Мы снова замолчали. Тут мама наклонилась, подхватила пузырек с Забвением и, завернув его в мою ладонь, проговорила тихо:

– Яра, у меня сердце разрывается, когда я вижу, что мой ребенок живет так. Ребенок, у которого было такое блестящее будущее. Ты сама губишь себя, а я больше не хочу на это смотреть.

– Мам…

– Нет, послушай. Мне тошно смотреть, как ты якшаешься здесь, в этой дыре, с кучкой каких-то аферистов, исполняя желания смертных, как какая-то… – Мама перевела дыхание и снова проникновенно посмотрела на меня, – я просто хочу, чтобы ты смогла жить дальше. Эта любовь… Она отравляет тебя… – в ладонь больно впились розовые шипы, обвивающие флакон с Забвением, так сильно мама стиснула мою руку. – Просто забудь все и иди дальше. Ему ведь ты помогла забыть. А это поможет тебе.

Потом мама поднялась и обернулась ко мне, готовясь сделать шаг в пустоту:

– Позови меня, как соберешься это выпить. Или я просто подолью тебе это в чай. –и исчезла.

Я с трудом разжала онемевшие пальцы, и флакон Забвения с мягким стуком приземлился на ковер. Даже не сомневаюсь, что она это сделает. Вот черт! И что, мне теперь, как параноику, всматриваться в каждый стакан с водой?!

Я снова откинулась на спинку дивана, закрыв глаза. Я не хочу забывать. Просто не могу отказаться от самого дорогого в моей жизни, пусть это и причиняет мучительную боль. Как я могу отказаться от воспоминаний о том, кто сделал меня той, кто я есть? Кого я всем сердцем люблю. Пускай я потеряла свою силу, но, как это ни забавно звучит, я стала сильнее, чем была прежде.

* * *

Сегодня. Это произойдет сегодня.

Время до рассвета Леша провел, стараясь примириться со своим настоящим, а рано утром в комнату вошла тетя с дочерью и соседкой Антониной Ивановной. Женщины принялись шустро убирать беспорядок.

– Я как грохот-то услышала ночью, испугалась, – заговорила тетка, осторожно собирая стеклянные осколки в принесенный совок.

– Еще бы! – закивала соседка. – У нас так однажды ночью шкафчик кухонный свалился с посудой. Грохоту было! Вся посуда побилась. Казалось бы, чего ему не хватило.

– 

Ну, то шкафчик. А тут… – тетка многозначительно кивнула на обломки прошлой Лешиной жизни. – Я потом ночью-то подумала, что это Лешка наш может быть. Может он злится на нас.

– Ох, Свят, Свят! – забормотала Антонина Ивановна, принимаясь мелко креститься одной рукой, а другой продолжая собирать книжки в стопку.

– Да, конечно, мам! Хватит чушь нести, – сердито фыркнула двоюродная сестра, подбирая в горсть рассыпанные медали. – Пугаешь только.

– Ну, конечно, ты ж у нас самая умная! – парировала тетка. – С чего тогда именно эта полка сломалась?

– Потому что крепления сопливые, вот и все!

– Катька! – цыкнула на нее мать. – Наверное, Лешка разозлился, что мы у теть Люды его машину для тебя выпросили. Вот полку-то и опрокинул.

– Да сдалась мне его машина! – взвилась Катя. – Это тебе она больше всех покоя не давала!

– Так ему ж теперь без надобности…

– Тихо, девочки! Тихо! А-то еще дух услышит…Свят-Свят! – шикнула соседка, снова осеняя себя и всех присутствующих заодно крестным знамением.

Леша уныло хмыкнул. Да уж. Вот он уже и людей пугает, хотя пока, кажется, злым духом не стал. Наверное, Яра права: задержится еще немного и обратится в зловредного полтергейста, или станет таким же жутким, как та женщина в Сумрачном лесу. Только этого его бедной маме не хватало! Хотя, он мог бы переселиться в свою машину, чтобы тетке жизнь медом не казалась. И от этих мыслей снова хмыкнул. Надо же, как живуч человеческий дух, раз он уже пытается прогнозировать собственное будущее в качестве призрака!

На этом все веселое за день закончилось, потому что скоро проснулась мама. Заплаканная, опухшая и совершенно несчастная. Женщины окружили ее обычной суетой, а потом все собрались и поехали в прощальный зал. Леша, замирая от подступающего ужаса, последовал за ними. Ему до дрожи не хотелось видеть собственные похороны, но что-то внутри упорно не давало ему позорно спрятаться и переждать все это дома. Он должен увидеть это, должен пережить.

Сцепив зубы до скрипа, Леша вошел в небольшой зал, отделанный советской серой плиткой. Вдоль стен тянулись запылившиеся траурные венки, а посередине на подставках стоял гроб. Леша почти разглядел собственное бледное осунувшееся лицо, но тут за руку кто-то крепко схватил. Парень вздрогнул всем телом, вдруг осознав, в каком неимоверном напряжении находился все время.

– Не надо. Не смотри, – тихо проговорила вновь появившаяся из пустоты Яра. – Это очень… тяжело. Не надо.

– Я должен, – шепотом отозвался Леша. – Должен.

Зал постепенно заполнялся людьми в черном. Кто-то тихонько всхлипывал, кто-то вздыхал, и все потихоньку переговаривались:

– Молоденький такой… Вот горе-то!

– Да, хороший был пацан. Жалко.

– А тех, кто порезал его, нашли?

– Нет. Сказали, трудно будет найти. Но, вроде как, он за какую-то девушку заступился.

– А девушка-то не объявлялась? Может в полицию приходила?

– Да кто ж знает? Вроде нет.

– Боже, Боже… Бедный Лешка!

– Бедная Людмила Ивановна.

– Да, совсем одна теперь… Ужас!

– Жалко деток ни у кого из сыновей не осталось. Что за судьба такая…

Леша чувствовал, как в теле нарастает лихорадка. По спине прокатывались волны то жара, то озноба. На подгибающихся ногах он прошел сквозь толпу и остановился у гроба. Сам на себя не похож. На зеленоватом бледном лбу какая-то жесткая синтетическая ленточка с позолоченными буквами, и костюм какой-то незнакомый, и галстук. Видимо, маме пришлось купить новый, хотя под белой лоснящейся простыней все равно особо не видно. На маму, сидевшую на табуретке в изголовье, Леша старался не смотреть, лишь видел, как ее дрожащая рука с простеньким обручальным колечком рассеянно поглаживает его плечо, будто утешая или укачивая.

Не выдержал, отвернулся, изо всех сил стараясь сдержать резко подступившую тошноту. Перед глазами все поплыло.

– Леша, пойдем отсюда! Черт! – Яра схватила его за предплечье и буквально выволокла на улицу, пройдя сквозь серые стены прощального зала.

– Ненавижу, – прорычал Леша, согнувшись пополам, рвано дыша и пытаясь взять себя в руки. Внутри почему-то нарастала ярость. Та самая, ослепляющая, губительная. Снова хотелось рвать и метать, кричать и орать изо всех сил. – Ненавижу это все.

Где-то над головой вздохнула Яра и похлопала его по плечу.

– Давай пока тут останемся, – сказала она, тяжело плюхаясь на высокий пыльный бордюр, толстым слоем выкрашенный в белую краску. Холодный осенний