Шрифт:
Закладка:
Сиделка поставила таз, дала мне мыло и принялась поливать на руки из кувшина. Горячевата водичка, но сейчас ждать, чтобы разбавили, не хочется. Можно и потерпеть.
Пока я драил кожу, в комнату вбежала бледная Лиза:
— Слава богу, вы приехали!
На людях княгиня соблюдала приличия и дистанцию, дала поцеловать руку.
— Подождите, пожалуйста, в соседней комнате, — осадил я Елизавету Федотовну, повернулся к сиделке. — И вы тоже. Коллега, докладывайте.
— Температура тридцать девять и три последний раз, двадцать минут назад. Заболел третий день уже как. Сами знаете, у младенцев от безобидного насморка до крупозной пневмонии иногда меньше часа промежуток. Когда вызвали меня, клиническая картина в самом разгаре уже была. Обтираем водой с уксусом, но эффект минимальный. Лед тоже… не очень. Лихорадка держится на высоких цифрах, не спадает.
— Давление? — спросил я по привычке, и только потом подумал, что детские манжеты не выпускали.
— Понижено, — вдруг ответил Дмитрий Витальевич. — Шестьдесят на сорок, но я боюсь, если дело дойдет до криза…
— А как же вы?..
— Догадаться сделать маленькую манжету нетрудно. Странно, знаете, и непривычно — ведь вы этот прибор придумали…
— Ерунда. Пульс? — приложил пальцы к тонкой шейке, на сонную артерию, нащупал. Да, частит, и сильно.
— Сто пятьдесят. Если бы не привычка, не сосчитал, у младенцев, сами знаете… Частота дыхательных движений пятьдесят шесть. Впрочем, вот лист с записями, это температуру мы раз в тридцать минут измеряем, а давление и прочие показатели — раз в четверть часа.
Я посмотрел на скрепленные вместе листы. Ситуация всё хуже. До кризиса, который характерен для пневмоний сейчас, можно и не дотянуть. Блин, за что мне это? Чем этот мальчик провинился? И ведь даже эмоции показать никак нельзя. Вздохнул, повернулся к Гневанову.
— Давайте осмотрим ребенка.
— Конечно, коллега. Обратите внимание на отечность голеней и слабое капиллярное наполнение, гораздо более двух секунд.
Начал проводить перкуссию. Ох уж это искусство определять, что там внутри, с помощью выстукивания. От виноторговцев, кстати, перешло, они так уровень вина в боках замеряют. Но свои тонкости везде есть, и Гневанов мягко указал на ошибку техники.
— Вы, Евгений Александрович, привыкли к взрослым пациентам. Позвольте, я проведу эту часть исследования, у меня опыта с детьми больше.
— Если вас не затруднит.
Начал слушать — вообще непонятно. Хрипы проводятся во все стороны, глушат всё, какое там дыхание, попробуй пойми. Точно Гневанов сказал — я по взрослым. И снова коллега чуть не пальцем показывал, где и что слышно.
Да уж, и осмотр не порадовал. Без памяти, весь горит. Левое легкое целиком поражено, правое — нижняя доля. Дышать там откровенно нечем. Боже, боже, помоги и в этот раз!
Скрипнула дверь, я повернулся посмотреть. Сергей Александрович. Из всех выражений эмоций — только губы сжатые.
— Ваше импера… — начал я поклон.
— Оставьте, Евгений Александрович. Вы осмотрели Сашу?
— Давайте переговорим приватно.
А ведь он переживает! Только теперь бросились в глаза трясущиеся руки. Имя произнес, я бы сказал, с любовью. По крайней мере не равнодушно, это точно.
Шли недолго, кабинет Великого князя через три двери от детской оказался.
— Присаживайтесь, — показал на стул Сергей Александрович. — Что скажете?
— Ситуация… очень сложная. Крупозная пневмония. И как умудрились ее летом подхватить??
— Это в Москве лето, а у нас тут, сами видите, — Сергей Александрович кивнул на стекла окна, в которые барабанил дождь. — Нянька-дура гуляла в саду, Саша был раскрыт в коляске, продуло, наверное… Уже рассчитали ее.
— Ясно, — я тяжело вздохнул. Все как обычно. Недосмотрели, недоглядели…
— Сын прямо тает на глазах. Каждый раз, когда я захожу к нему, он всё хуже. Что вы можете предложить? Стрептоцид не помог.
— Надо давать отхаркивающие сборы. Тысячелистник, мяту, тимьян…
— А то ваше лекарство, о котором вы рассказывали?
Князь вскочил на ноги, начал быстро ходить по кабинету.
— Оказалось недостаточно очищенным, испытания пришлось прервать из-за смерти пациента.
— Но остальным помогло?
— Да, — секунду подумав, решился ответить я.
— Терять нечего, давайте! Я беру на себя все риски!
— Я их не беру!
— Решать мне!
Мы уставились друг на друга в ярости. «Решает он…».
— Поймите! Мы не испытывали на детях, могут быть осложнения.
— Плевать! Спасайте сына! Если есть хоть один шанс, используйте его!
Я подумал — и решил. Пусть так. Блин, даже приемный отец требует делать что угодно. А я? Смогу потом простить себе, что мог и не сделал? Остатки препарата лежат в сейфе у Николая Васильевича. Доставят их максимум за полчаса. Сразу начать, если эффект будет, увидим очень быстро.
— Мне надо телефонировать Склифосовскому.
— Пожалуйста, — хозяин кабинета показал на аппарат.
Что-то возилась телефонистка на станции, потом искали Николая Васильевича. Хорошо, хоть его уговаривать не пришлось. Стоило сказать, что сейчас приедет человек за порошком, что я ему давал, он сразу сделал стойку.
— Что, так срочно?
— Да. Посыльный от Великого князя Сергея Александровича. Сын его заболел крупозной пневмонией.
— Ох, боже мой! Я сам сейчас привезу.
— Захватите тогда и укладку со шприцами, если можно.
— Всё понял, ждите.
И тут я вроде из пелены какой-то вынырнул. Вот тормоз. А кислород? Читал же, что начали выделять, еще в прошлом году, немец, фамилию не припомню.
— Сергей Александрович, а нельзя ли связаться с профессором Менделеевым? Может, у них ведутся работы по выделению чистого кислорода. Это могло бы помочь…
— Я понял. Отцу что-то такое устраивали. Когда у него приступы астмы случались, дышал в специальной комнате.
Розысками Дмитрия Ивановича занялся граф Шувалов. И сделал почти моментально — через пять минут я разговаривал с живой легендой. Да, опыт повторяют и совершенствуют. Кислород есть, в стальном баллоне под давлением. Либо в сосуде Дьюара жидкий. Доставят в течение часа.
