Я стояла в прихожей, вспоминая Леона, и тут услышала, как в нашей спальне выше этажом у Хэмиша зазвонил телефон.

Зашаркали тапки – он понесся отвечать на звонок.

Как это меня разозлило. Когда звонила Хэмишу я, он просто сбрасывал звонок на автоответчик. Иногда он мне потом перезванивал. А иногда нет, и просто говорил, что не слышал звонка. Но когда бы ему ни звонили из офиса, он тут же отвечал. И вот сейчас он подорвался через всю спальню ответить на звонок аж в восемь утра. Забавная вещь корпоративное право. Звонили днем и ночью.

Я слышала его лихорадочный шепот, змеящийся вниз по лестнице. Потом услышала, как он захлопнул дверь и уединился за ней.

Меня это прямо взбесило, но оправдать гнев было нечем. Я запихнула купальные принадлежности в школьный рюкзак.

В парадную дверь опять постучали, на этот раз вполне намеренно. Три раза, с равными промежутками. Тук. Тук. Тук.

Я подошла к двери и потянулась к задвижке, но тут прихожая погрузилась во тьму.

Я оглянулась. На лестничной площадке стоял Хэмиш, загораживая свет из окна. Его силуэт был какой-то неправильный. Не в костюме с галстуком, а в какой-то непонятной футболке с ужасным воротничком и отвратительных бежевых брюках со складками. Я даже и не знала, что у него есть такая одежда.

– Что это на тебе такое?

Он не ответил. Лицо его терялось в темноте, и выражения я не могла разглядеть, но тут я заметила чемодан, стоявший у него в ногах; желтенький чемодан на колесиках. Который я убирала в подвал, после того как Хэмиш всего месяц назад вернулся с конференции в Сент-Люсие.

Тук. Тук. Тук.

И я поняла. Прямо за дверью меня ждало объяснение переменам его настроения, моей паранойе, всему. Я потянулась к ручке и открыла дверь.

Но ее я там увидеть не ожидала.

Мою лучшую подругу Эстелль, в новехоньком платье и с тонной макияжа на лице, который как-то не вязался с йогой в понедельник утром. И с собой у нее был маленький чемоданчик.

Нет.

Все не так.

Я оказалась не в той истории.

Я-то жила в семейной саге про парочку из сериала «С мая по декабрь» с двумя своенравными дочерьми. Наши проблемы были незначительны, дилеммы – комичны. Вот только оказалась я в совсем другой истории. Я оказалась в любовной истории, и даже не центральным персонажем. Я была тем самым «препятствием», которое преодолеет их любовь.

– Мамуля? – Джесс припрыжку пронеслась по лестнице мимо отца. – А можно мне на обед еще смузи?

Мне хотелось закричать, предупредить ее, воплем вырвать из настоящего и вернуть на мгновение назад, но прихожую как будто залило осколками, и я не решалась даже рот открыть.

6

Я не горжусь тем, как я себя повела.

Это невозможно описать, не выставив меня какой-то ненормальной и помешанной. Так унизительно. Я бы с радостью все это опустила, но что случилось потом – как я умчалась в Скибо и прочее, – встанет на свои места, только если объяснить, какое выдалось тогда кошмарное утро и насколько я была близка к веревке.

Расскажу все в зарисовках. Отредактирую, но не взвешенно, а в угоду себе. Не с тем, чтобы кого-то обмануть, – просто в чем-то о себе самой бывает тяжело признаться. А тут была смерть. Смерть требует подтасовки фактов, ведь сама по себе она невыносима.

Поэтому: вот вам крупицы, которые я в силах рассказать, с моей редактурой.

Девочки сидели за столом, уже одетые в школьную форму. Семи и восьми лет. Забавные такие финтифлюшки. Хэмиш объяснял им, что он теперь встречается с Эстелль и Эстелль переезжает к нам, а я переезжаю в какую-то убитую квартирку, которую он мне купил неподалеку. У мамочки полно денег, чтобы привести там все в порядок. Он помахал пачкой банкнот. Эстелль пока за столом не сидела, у нее еще не было места. Она стояла поодаль, дожидаясь, пока я освобожу свое. Она нерешительно улыбалась, стараясь расположить к себе девочек, в то же время избегая моего испепеляющего взгляда.

Хэмиш набросал свой план: девочки неделю прогуляют школу и поедут с ними в Португалию познакомиться с семьей Эстелль, чтобы «освоиться в новой обстановке». Девочки с опаской смотрели на Хэмиша. И я это видела. Он человек эмоционально отстраненный и властный, но Эстелль они всегда любили.

Хэмиш сказал, что насильно он их не повезет. Что выбор за ними. Может быть, они скорее захотят остаться со мной. Все посмотрели на мои ошеломленные опухшие глаза, на окровавленную и припухшую правую руку (я ударила ею об стену. А не упомянула я об этом, потому что звучит это просто ужасно). Или, может, они больше захотят съездить в веселое ноябрьское путешествие вместе с жизнерадостной парой. Выбор он оставляет за ними. Одной всего семь лет, другой восемь. Они самостоятельно даже носки себе не могли выбрать, а ведь они все запомнят и будут всю оставшуюся жизнь проигрывать в уме эту сцену.

Я вдруг как будто перенеслась в анекдотичную историю, которую девочки потом об этом сочинят. Он сказал нам выбирать между ними, а мы ведь еще дети, просто ужасно. А мама, помнишь маму? Мама просто сидела и смотрела, как папа заставлял нас выбирать. Бедная мама, помнишь маму?

Не такой я собиралась быть мамой. Конечно, я могу сыграть покорную забавы ради на вечеринке, но дочерей так растить я не намерена.

Смена сцены: Эстелль в слезах вытряхивает сахар из волос и с глаз. Ей так сильно досталось сахарницей, что на лбу краснел опухший полумесяц. Сахарный песок прилип к губной помаде и мерцал, точно блестки. В наступившем молчанье тихонько хихикала Лиззи, а Джесс шипела на нее «хватит».

Затем было сказано много слов, по большей части в адрес Эстелль, и их уже назад не взять и не забыть. По итогу мне за это стыдно больше всего, потому что все эти слова принадлежали мне. Не стоило такого говорить, ведь детям с ней еще всю жизнь жить. К тому же, в чем бы она ни провинилась, я поступала хуже. Хэмиш был еще женат, когда я забеременела.

Лиззи от метаний сахара и криков была просто в восторге. Она сидела вытянувшись и смотрела во все глаза. Джесс, как старшая, не разделяла ее бурного энтузиазма. Но ей тоже было забавно, или я это