Шрифт:
Закладка:
Весь мир поет, жужжит, сияет:
Паук, прядильщик и портной,
Тюльпанов лепестки скрепляет
Тончайшей сеткой кружевной;
…………………………………………
И все живет, и все играет —
Луч солнца на коньках домов,
Тень, что по речке пробегает,
Синь неба, прозелень холмов,
На склонах мак и клевер красный…
Природа, полная любви,
Мне говорит с улыбкой ясной:
Не бойся, человек, живи!
(569–570. Перевод И. Шафаренко)
В стихотворении «Грусть Олимпио» (сборник «Лучи и тени»), представляющем, пожалуй, наиболее совершенный образец интимной лирики Гюго первого периода, поэт стремится возродить «образ прошлого, любви воспоминанья» среди долин, лугов и лесных чащ, где когда-то он встречался с подругой.
Не может быть! Чтоб так прошло бесследно счастье!
Долины мирные для нас не сберегли
Ни нашей нежности, ни страсти. Без участья
Природа стерла все с поверхности земли.
Скажите мне, поля, ручьи, лесные склоны,
Деревья с гнездами среди густой листвы,
Ужели для других ваш шепот благосклонный,
И песнь заветную другим поете вы?
(1, 553. Перевод Н. Зиминой)
Обширен диапазон поэзии Гюго. Порой в ней воспевается тончайший трепет чувств, пробуждение цветка или улыбка ребенка, порой слышится грозная поступь целых эпох и народов. И как для одного, так и для другого поэт находит свою, наиболее выразительную и оригинальную поэтическую форму.
Многообразие дум, чувств, переживаний поэта, заключенных в его поэзии, рождает и многообразие жанров и интонаций, взволнованно-лирических, громовых и негодующих, нежно шутливых или меланхолических. Формы и ритмы стихотворений 30-х годов прекрасно согласуются с вдохновением поэта. У Гюго мы встречаемся с необыкновенным разнообразием ритмов различного рисунка, самых простых или очень сложных; чтобы достичь максимальной экспрессивности и выразительности стиха, он искусно комбинирует восьмистрочные строфы с шестистрочными или четырехстрочными, и в самой строфе — длинные строки с краткими (как мы видели в его «Гимне»); он прибегает то к возвышенному ораторскому стилю («Не смейте осуждать ту женщину, что пала»), то к нежному лиризму:
И сердце, дар поэта, —
Возьми его;
В нем, кроме страсти этой,
Нет ничего.
(1, 514. Перевод В. Давиденковой)
Знаменательно, что именно многообразие и многожанровость поэзии Гюго высоко оценил его современник Бальзак: «Что поистине поразительно в нашем великом поэте, это живое понимание всех жанров: он — первый наш лирик… но он владеет и фантастическими причудами муз средневековья, он знает секрет множества форм, процветающих у труверов и в романсеро, с его уст слетают припевы в духе Маро; он играет рифмами, как играли поэты XVI века; он, если б захотел, сочинил бы песенку не хуже Беранже», — говорил Бальзак в «Письмах о литературе, театре и искусстве» (15 июля 1840 г.), восхищаясь «поразительным чувством образа», «богатством палитры», «силой описаний», «яркости, тонкости, законченности, величием и простотой», достигнутыми Гюго в его поэзии[17].
Характерной особенностью поэзии Гюго явилось сочетание романтического лиризма с обостренным гражданским чувством.
Настойчивая мысль об общественной функции поэзии и высокой миссии поэта проходит начиная с «Осенних листьев» через все сборники Гюго 30-х годов. В стихотворении «Пан» (1831) автор отрицает, что искусство это «лишь звонких фраз поток» и «игра рифм». Искусство рисуется здесь, как
…звук глубокий, сокровенный,
Простой, таинственный, богатый, вдохновенный,
Подвижный, как ручей иль утренний туман.
Им отзывается на взмах руки могучей
Все мироздание — огромный и певучий,
Невиданный орган!
(1, 463. Перевод Э. Липецкой)
В соответствии с этим убеждением, Гюго объявляет в «Прелюдии к «Песням сумерек» (1835), что поэт обязан отразить все «чаяния земли», всё, о чем «кричит, поет, твердит» наша планета.
Наконец, в программном стихотворении «Призвание поэта» (1839), помещенном в начале сборника «Лучи и тени», он наиболее полно выражает мысль об универсальном и гражданском назначении поэзии, однажды уже высказанную в стихотворении «Друзья, скажу еще два слова…» (1831). Гюго резко спорит с теми, кто советует поэту скрыться от мирских бурь в безлюдной тишине природы. Он признается, что боготворит природу, но высокая миссия поэта не позволяет ему бежать в леса и чащи, так как у пего есть более важная задача и долг по отношению к человечеству. Поэт, считает он, это «человек утопий», провидец, одержимый любовью к людям, который должен нести им истину и показывать путь в прекрасное будущее:
О, лик природы светлоокий!
Блажен, кто может слиться с ней!
Но в век опасный и жестокий
Должны мы жить среди людей…
…………………………………………
Позор тому, кто в дни лихие,
Когда народная стихия
Бурлит, когда страна в огне,
В сторонку отойти стремится
И безмятежно петь, как птица
Поет над розой при луне!
В дни, омраченные раздором,
Любовью к людям одержим,
Поэт своим духовным взором
Провидит путь ко дням иным…
…………………………………………
Народы, слушайте поэта!
Во тьме безвременья лишь он
Способен видеть проблеск света,
Небесной искрой озарен.
(564, 565, 568. Перевод И. Шафаренко)
В сборниках 30-х годов отразилось мощное вторжение поэта во внутренний мир человека, отразился и широкий разомкнутый кругозор, свойственный романтической поэзии. Здесь нашли свое первое воплощение мысли и чувствования, убеждения и поиски Гюго, выраженные им затем в прозе и в драме. Здесь же впервые зародились темы и образы, которые получат развитие в его лучших творениях
