парусных катамаранах, например. Нель даже достала карандаш и пыталась нарисовать катамаран «Альбатрос», но получилось плохо. Потом заговорили о Юльке, и Олег спросил: а вот скажи, ты Юльке никогда не завидовала? Нет, я понимаю, у тебя карьера и все такое, но Юлька-то красавица, как ты с этим справлялась? Ну и потом, это у тебя сейчас карьера, а пятнадцать лет назад никакой карьеры не было. Неужели не ревновала? И на лице такой интерес неподдельный, что даже сам Станиславский поверил бы, и совершенно напрасно. Тоже мне большая лодка, сложные перипетии девичьей дружбы. Понятно же, что за пятнадцать лет чего там только не было, и Нель поймалась поначалу, потеплела, начала вспоминать, но тут уже Олег ошибся, прикоснулся к плечу торопливо и не вовремя. И когда еще только начинал жест, понял, что нет, неправильно, не сто́ит. Но рука продолжила движение, а он наблюдал за ней растерянно и даже как-то обиженно, вот ведь предательница... Нель вздрогнула, отстранилась, и уже никакого тепла во взгляде, а одни сплошные колючие льдинки, и ломается карандаш в пальцах, она небось эти карандаши тоннами закупает по оптовым ценам, чтобы потом ломать. Вот и сейчас, повертела немножко в руках, осмотрела внимательно со всех сторон, а потом подняла глаза и сказала тихо: а я, знаешь, женщинам не завидую. Я мужчинам завидую.

Мне иногда хочется быть уже не очень молодым мужчиной, обязательно худым, смуглым, с черными волосами и серыми глазами, носить черные узкие джинсы и серый вязаный свитер, не курить, потому что не хочется, не пить, потому что надоело, любить дайвинг, не бояться вообще ничего, даже фильма «Челюсти» не бояться, быстрым росчерком рисовать на запотевшем стекле фигурки зверей, а потом, воровато оглянувшись, убивать их нарисованной стрелой и идти дальше, пряча улыбку, запрокидывая лицо и ловя губами редкие снежинки, просыпаться среди ночи в непонятной тоске и ехать на другой конец города в такси, не застать никого дома и уйти, оставив на пороге розу, которую я подниму несколько дней спустя и суну в мусорный бак, уколю палец, высосу из него капельку крови, подумаю привычно: господи, как мне все это надоело, лягу спать, не смогу уснуть, поеду на море, постою полчаса на берегу, но так и не решусь зайти в воду, потому что, черт меня побери совсем, какая-то чудовищная несправедливость заставляет меня бояться темной воды, носить бирюзовое платье, не уметь рисовать и всем сердцем ненавидеть снег.

И так карандашом хрустнула, что Олегу даже показалось, что это у него внутри какая-то косточка не выдержала, знаете, как бывает, слабенькая косточка была, вот и не выдержала. А может, и не показалось, может, и правда сломалось что-то внутри, и теперь уже не починить и не склеить. Так и придется дальше жить, руками придерживая. Официант, у вас есть клей? Да нет, что вы, это ошибка, разумеется, я имел в виду коньяк. Двойную порцию, чтобы два раза не бегать.

Конечно, Нелька, я тебя прекрасно понимаю, я сам иногда завидую мужчинам. Они, знаешь, такие мужественные. И вот еще, ты свой карандаш больше не будешь ломать. Можно я доломаю?

* * *

...конечно, нефритовые чётки — это пижонство, самое обыкновенное пижонство, я понимаю, но ведь подарок, не выбрасывать же. Я к ним какое-то время вообще не прикасалась, так они у меня на стенке и висели под кодовым названием «прощальный дар моей Изоры». Потом я их пару раз взяла в руки, но тут же воспоминания ну не то чтобы нахлынули, нахлынули — это же когда много: и оно кааак нахлынет! а тут, знаешь, как будто из поливалки побрызгало воспоминаниями. Но все равно приятного мало. А потом как-то забылось Спасибо склерозу, я про душевные раны забываю даже раньше, чем они заживают. Ну вот чувствую, что болит, а что? почему? Не помню. И с чётками то же самое. Я их перебираю и точно знаю: что-то с ними связано, имеют они какую-то сентиментальную ценность, не просто камушки на ниточке, а вот чтобы подробности вспомнить, уже приходится напрягаться. А напрягаться, как ты знаешь, я не люблю. Знаешь, оказалось, что нефрит отгоняет плохие сны, я такого за ним раньше не знала. И еще: если я их беру в кровать, то мне обязательно снится вода. Надо эти загадочные явления разъяснить, тем более что я пару дней назад познакомилась с очень занятным мужиком. Такой, знаешь, весь из себя, лет шестьдесят, наверное, а может, и больше, тут же все мужики загорелые, как черти, поди разбери, сколько ему там, под этим загаром, лет. То ли историк, то ли алхимик, а скорее всего, обычный шарлатан, но хорош необычайно. Увидел у меня в сумке Марсельское таро и выразил удивление: он-де не знал, что молодежь нынче увлекается таро. Я от «молодежи» растаяла и благосклонно позволила напоить себя кофе. Шарлатан он или честный жулик, я не знаю, но в таро разбирается гораздо лучше меня. Что, впрочем, нетрудно. Короче, он меня пригласил в гости, вроде как показать библиотеку, но у меня смутное подозрение, что это тщательно завуалированное предложение посмотреть испанские гравюры. Конечно, я же боязлива как серна. Меня можно спугнуть неосторожным словом. В общем, не знаю, как там сложится с соблазнением неопытной меня, но на лекцию о нефрите я его надеюсь раскрутить...

* * *

Нель быстро опьянела, то ли от усталости, то ли просто выпила много. А если честно, то совершенно сознательно напилась, потому что знала уже, чем вечер закончится. Еще в Вене знала, когда Олег спокойным и отрешенным голосом обещал закрыть лабораторию, если при проверке хоть одну стволовую клетку найдут в инкубаторе, а глаза горели тем самым огнем, отсветы которого Нель ловила иногда в зеркале. За одну искорку этого пламени Нель брала человека на работу, не интересуясь ни образованием, ни стажем работы. И в друзья брала, не глядя ни на что — ни на верность, ни на честность, — а с остальными не о чем было разговаривать, Нель и языка-то их не понимала. Юлька говорила, что если КГБ когда-нибудь решит выловить инопланетян с зелеными антеннами на голове, то им останется всего лишь повязать Нелину лабораторию и близких друзей. Только я одна среди вас нормальная, смеялась Юлька, ну или хотя бы могу притвориться нормальной. А человек, который может притвориться