Колеса стучат быстрее. Ревет ветер.

Г о л о с  п е р в о г о  п а р т н е р а. Девять!

Г о л о с  В а с и. Валет!

Г о л о с  п е р в о г о  п а р т н е р а. Валет на валет! Бито!

Ритм движения поезда ускоряется.

Б о р и с. Кому-то целая жизнь удается, а есть такие, которым только молодость или старость. Молодость-то у меня была хорошая… Вот если бы сначала начать, на половине зрелости?

Вступает и обрывается мелодия из «Тоски».

Что это — музыка во мне, что ли?.. Откуда?.. Пить надо бросить — вот. Хотя, с другой стороны, что это даст? Раньше был дураком пьющим, а стану непьющим дураком. Впрочем, неправда. Кем-то стать — надо что-то перестать сначала. Кем-то сделаться — что-то сделать… Точно, что у меня лицо изменилось — честнее стало. А вот брошу ли пить? Домой попадешь — там маршрут налаженный: магазин, бар. Стены в комнате и те по привычке того же потребуют. Даже вот сейчас на узловой разве удержимся с Васей, чтобы бутылку не раздавить? Опять «последний раз», потом «самый последний», за ним «самый-самый», после которого рукой махнешь — и все сначала. Нет, не устоять, где там… Пропал я, пропал…

Ускоряется перестук колес. Сильнее ветер. Слышен голос:

— Решили посмотреть. Приходим в зал, к разновысоким брусьям. А ей двенадцать лет, понимаешь, — вот такая малявка. И мама тут же стоит. Она забирается — сальто назад в группировке, вис на верхнюю жердь. И потом срыв с поворотом!..»

Скрип, шипение, скрежет. Поезд резко остановился. Возникает говор перебивающих друг друга голосов:

— Прыгнул! Я же видела, как прыгнул!

— Тише! Вон начальник поезда.

— Что случилось?.. Проводник! Под поезд у вас кто-нибудь попал?

— Слушайте, вот этот гражданин его знает. Они вместе ехали, в карты играли.

Прожектор на миг высвечивает Васю.

В а с я. Откуда? Первый раз вижу. На вокзале познакомились.

Прожектор гаснет.

Голоса:

— Теперь уж не догонишь. Пошел обратно в Озерск. Напрямик, полями.

— Погодка-то превосходная. Не обижает… Чего не прогуляться.

— Чтоб им провалиться — второй раз на этом месте! Как их, чертей, любовью разбирает!.. Проводник, пиши акт… Ладно, поехали. Машинист нагонит время.

Свисток… Длинный, широко разносящийся гудок паровоза. Лязгают колеса, состав начинает двигаться, и вся система звуков постепенно уходит дальше и дальше.

Все замерло. Тишина… Перекликаются птицы. При опущенном занавесе становится светло. Впервые мощно, сильно вступает ария Каварадосси.

ЛЮДИ ЭТОГО ЧАСА

Пьеса в одном действии

Действующие лица

Г р и г о р и й  Л ё х и н — комсомолец, 19 лет.

П е т р  Н и к а н о р о в и ч  С в а р и ч е в — кулак, 45 лет.

М а р ь к а — его дочь, 17 лет.

П а р ф е н  К у з ь м и ч  Е л и ч е в — кулак, 50 лет.

А л е к с е й — его племянник, 25 лет.

М и т я й  Г а н о б о л и н — бедняк, 40 лет.

Н ю р к а — его дочь, 12 лет.

Н е м о й, он же  А н д р е й  Г р и г о р ь е в и ч  В а л е т, 45 лет.

Н и щ е н к а, 50 лет.

Действие происходит в марте 1928 года.

В полутьме, при опущенном занавесе, слышны удары церковного колокола. Один, другой, третий… Занавес медленно освещается чуть красноватым вечерним светом. Справа на нем грубыми мазками нарисована покосившаяся колокольня деревенской церкви. Слева — часть дома Сваричева, огороженная забором. У нарисованного забора слева лежит бревно. Еще один удар колокола. Пауза. Невдалеке за сценой слышен стук в двери.

Г о л о с  Г р и г о р и я. Иван! Эй, Иван!

М у ж с к о й г о л о с. Чего?

Г о л о с  Г р и г о р и я. С утра в лес не езди. Собрание будет. Понял?

М у ж с к о й г о л о с. А насчет чего? Насчет самообложения?

Г о л о с  Г р и г о р и я. Там увидишь. Митяю тоже скажи.

М у ж с к о й г о л о с. Ладно.

Пауза.

Г о л о с  Г р и г о р и я (ближе, чем в первый раз). Авдотья, про собрание слыхала? Мужику скажи.

Ж е н с к и й  г о л о с. Слыхала.

Пауза. Слева слышен звон ведра у колодца. Входит  Г р и г о р и й. Это высокий, худощавый парень с остервенелыми глазами, измученный недоеданием и заботами. Одет в старую красноармейскую шинель внакидку и солдатские ботинки. Пройдя несколько шагов, он нагибается и подбирает с земли бумажку.

Г р и г о р и й. Еще одна. (Читает.) «В ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое марта будет красная ночь. Коммунисты и комсомольцы перережут все население. На каждого убийцу полагается не меньше трех душ. Где, в каком доме кто-нибудь пикнет или заорет, там будут резать в первую очередь. Кого не убьют, того выселят на Соловки. На станции уже вагоны стоят приготовленные. А имущество все будет отобрано на коллективизацию…» (Оглядывается и комкает бумагу.) Вот гады что делают! Контра проклятая! В Валетовке на неделе такие были, теперь у нас… (Вынимает из кармана шипели другую бумажку и сравнивает с первой.) Одна рука… «На двадцать восьмое марта». На завтра, значит. Ну ладно. Еще поглядим, какая ночь будет.

Справа снова раздается звон ведра.

(Смотрит направо.) Эй ты, безголосый, поди сюда!.. Не слышит. (Знаками подзывает к себе кого-то.) Поди сюда.

Справа входит  н е м о й, рослый сгорбленный мужик без шапки, с нечесаными волосами и глуповатым выражением лица.

Не видал, кто бумажку положил? Днем-то не было.

Н е м о й. Ммм. (Показывает, что не слышит и не понимает Григория.)

Г р и г о р и й. Хозяин твой не писал этой бумаги? (Показывает на дом Сваричева и делает вид, будто пишет.) Не писал?

Немой повторяет те же жесты.

Ну ладно. Я эту гадюку еще найду. (Уходит налево.)

Немой смотрит ему вслед и тоже уходит, свертывая «козью ножку». Пауза. Снова начинает звонить колокол. Слева раздается хор детских голосов: «Тять, тять, картох проси!», «Тять, а нам тут сидеть?», «Тять, картошек хочу-у!»

Г о л о с  М и т я я. Тише вы, щенки! Нишкни! Нарождалось вас, анафемов, прости господи! Нюрка, суй ему в рот соску-то! Суй, чего вылупилась?

Хор детских голосов стихает. Входит  М и т я й. Это тощий, согнутый нуждой мужик с жиденькой бородкой и оторопело-подавленным выражением лица. Одет в самотканую рубаху, рваный пиджак и солдатские ботинки, перевязанные веревочками.

М и т я й (крестится на колокольню). Спаси господи… Нюрка!

Входит  Н ю р к а. На руках у нее завернутый в тряпье ребенок.

Н ю р к а. Чиво?

М и т я й (передразнивает ее). Чиво… Ты ему не давай из пеленок-то выкапываться, не давай. И гляди, чтоб Шурке петух глазик не выклюнул… Ну иди. Чего стали?

Н ю р к а. Тять, ты картох тоже проси. (Уходит.)

М и т я й. Учи-учи… (Смотрит ей вслед, вздыхает и подходит к дому Сваричева.) Эй, немота, хозяин-то дома?..

Из-за сцены раздается мычание немого.

Не поймешь… Соседка!.. Архиповна!

Ж е н с к и й  г о л о с. Чего тебе?

М и т я й. Хозяин в избе?

Ж е н с к и й  г о л о с. Тебя дожидается… Бруски для дверей пошел к Парфену мерить.

М и т я й. Бруски… (Вздыхает и садится на бревно.) Ох, грехи наши… (Задумывается.)

За сценой раздается голос нищенки: «Подайте, православные, подайте. Христа ради, на пропитание!..» Входит  н и щ е н к а, плотная старуха в рванье, в черном платке, надвинутом на самые глаза. Движения у