– Ну ты и проказник!

– Милости прошу, принцесса! – Валентин отворил дверь.

Я вошла, задев висящие у входа серебряные трубочки-колокольчики, послышался приятный перезвон.

Валентин закрыл дверь и зажег свет.

В углу теплилась печь. На маленькой варочной плите стоял чугунок. Вкусно пахло кукурузной кашей.

Напротив входа висела картина: пара пушистых котят в корзинке: черный и белый. Вспомнилось, как в детстве я любила играть с черной кошечкой. Среди всех наших кошек Сарра был самым послушной. Посажу ее на санки и везу по снегу. А она сидит, не шелохнется. И с горки спускала и за собой таскала, а кошечка моя не пытался спрыгнуть. Потом она ушла от нас, а другие кошачие не хотели, чтобы их так катали – спрыгивали сразу.

– Мне бы маленькую картину черной кошечки, я бы носила всегда ее с собой! – подумала я. А вслух спросила: а почему у тебя такой оригинальный дом?

– Не захотел жить в тех комнатах, что предложили. А долго строить не было возможности. Вот и сделал по технологии «глиночурка», быстро и так, как хотелось мне самому.

– У нас тоже экологичный дом в Зниче, из самана.

– Ой, что мы стоим все? Раздевайся, садись, – предложил Валентин и попытался помочь мне снять пальто.

– Нет, сама! – заупрямилась я, – и вмиг верхняя одежда оказалась висящей на вешалке конструкции «оленьи рога». Там же очутилось и пальто Валентина. Он, похоже, немного обиделся, хотя и старался не подать виду.

Вдоль двух стен тянулись маленькие диванчики, смыкаясь на углах комнаты. Я плюхнулась на сидение, прямо среди подушек. В печурке медленно потрескивал огонь. Было уютно, тепло и спокойно.

– Сейчас, приготовлю чай, – с этими словами Валентин придвинул круглый столик к диванчику.

* * *

– Ты доделал боевую арфу? – спросила я, отпивая из дымящейся кружки.

– Нет еще. Никто не верит, что у меня получится. Смеются. Утверждают, что глупая затея, и кроме далекого сходства между арфой и луком ничего общего нет. Только Никколо говорит: не слушай никого, берись и делай!

– У тебя обязательно все получится!

– Спасибо тебе! Давай перекусим?

– Давай.

Мы поужинали и теперь молча сидели рядом. Я слушала его дыхание и даже не заметила, что снова обняла его. Как же хорошо рядом с ним.

– Покажешь, как ты играешь? – Я чуть было не забыла о цели моего визита сюда.

– Да, – закивал Валентин и со словами «сейчас ты услышишь мелодию, которую я назвал «Заснеженную пустошь»[1] вытащил из-под сидения один за другим два небольших барабана, похожих на кувшины, лежащие на боку, к каждому из которых была прикреплена колотушка с педалью.

– Только ты мне поможешь, хорошо?

– Попробую.

– Тогда, когда я начну играть на этом джембе, – с этими словами он достал еще один барабан-кувшин, я, наконец, заметила, что сделан он был из дерева, только украшен резьбой и покрыт черным лаком, – подыграешь мне.

В отличие от предыдущих, этот он поставил на основание.

– Ой, я же не музыкант, не получится.

– Получится. – Следующее, что он достал из своей сокровищницы инструментов была бронзовая чаша, похожая на ступку для размалывания приправ. К ней прилагался пестик. – Держи. Когда я возьму в руки джембе и стану отбивать ритм, начни вращать пестик по ободку чаши.

– Но я не умею.

– А ты не бойся. Просто делай. Как заиграю ритм, чуть-чуть подожди и, как почувствуешь, что пора, вращай.

Я даже не успела удивиться. Так быстро Валентин оказался за установкой из своих небольших барабанов. На колени он положил гитару с двумя грифами и…

Я услышала свист, шум ветра. Мне почудилось, что поднялась вьюга за окном, но, посмотрев на Валентина, увидела: это был мастерский свист в его исполнении. Как у него так удавалось?

А он тем временем взял ручную колотушку и завертел, то ускоряя, то замедляя. Две бусины, закрепленные на ниточках по обе стороны кожаного барабанчика с росписью, стали ударять то по одной, то по другой его стороне. По-моему, такие колотушку использовали сторожи-обходчики.

Мне представилось заснеженное поле, поваленная ограда, покинутая деревня, ветер отворял и закрывал ставни, задевал бубенцы над опустевшими входами. Скрипела калитка, посреди покосившегося забора, позвякивал старый флюгер.

Зазвучал перебор струн.

Да, в этой деревне еще не так давно была жизнь.

К мелодичному рисунку добавились протяжные звуки странного духового инструмента, закрепленного на обечайке гитары, сильно отличавшегося от того, как в моем представлении должна выглядеть флейта.

– Не буду отвлекать. Доиграет, тогда спрошу, что это, – подумалось мне.

Серебристые звуки, словно шепот праздничных снежинок, продолжали аккомпанировать, пока к струнам и протяжному звуку флейты не прибавился барабанный ритм. В дело вошла та самая установка, которую Валентин поставил перед собой, и которая управлялась педалями. Ритм добавил мелодии стройность.  Музыка, казалось, приносила некое умиротворение на опустошенную землю.

– В возрождении – жизнь! – подумалось мне.

Высокие протяжные звуки стихли, но Валентин стал задевать пальцами струны второго грифа и использовать толстые стволы флейты, что добавило мягкого густого призвука баса в игру. Внезапно грянул гром среди идиллии. Звук гитары стал суровым и искаженным. Это было горловое пение, звучащее как необычный инструмент в исполнении Валентина. Он отпустил гитару, поставив ее рядом и, расположив барабан-джембе, стал отбивать ритм. Благодаря шаманскому пению музыка не прекращалась.

И я увидела, как над некогда жилой деревней, на возвышенности, был разбит лагерь рогатых. Зоркий козлорог смотрел на еще обжитое селение. Его соратник держал высоко воздетое знамя с грубо вышитой на ткани рогатой бородатой головой. Третий козлорог со всей силы стучал в боевой барабан. Армия рогатых за ними ждала приказа.

Я вспомнила о поющей чаше и сделала, как Валентин попросил. Инструмент издал долгий пронзительный, я бы сказала, магический звук. Теперь только утихающий шум барабана и скрежет чаши доносились над разоренной далью. Снова ветер, свист вьюги, снова пустошь. Козлороги ушли, унеся с собой все награбленное добро, как и смерть унесла с собой прочь души тех, кто только еще жил в деревеньке.

Послышались звуки колокольчика. Это вновь продолговатый поющий дождь, по отдельным колокольцам-трубочкам которого ударял Валентин.

И вновь зазвучали гитара и флейта. Музыка была опустошенной, но при этом, как мне показалось, и несколько умиротворяющей. Чувствовалось, что жизнь должна вернуться опять на разоренную землю, вновь зацвести буйным пламенем. Я машинально взяла чашу и вновь повела пестиком по ее краю.