Борясь с нарастающим унынием, исподволь сменившим с трудом задавленную агрессию, попробовал вспомнить что-то хорошее. Надо собраться. Я пока не умер. Мне нужен позитив. Любой.

Псих...

Он, почему-то, неизменно появлялся при любой попытке вытащить из памяти свои лучшие дни. Всё такой же худой, плешивый, мосластый, с неизменным блокнотом, торчащим из кармана шорт, растягивающий рот в своей безобразной и обезоруживающей улыбке, счастливый от того, что у него появился друг. То есть я.

Удивительно. Я призывал маму, папу, приятелей по школе, ту девчонку, способствовавшую лишению... к-гм..., выпускной. А приходил мой первый номер, раз за разом повторяя:

— Не бойся.

Именно это он произнёс на записи, показанной мне Длинным незадолго до суда. Улучив момент, «южанин» повернул коммуникатор, убрал звук до минимума, и продемонстрировал короткий ролик с Психом, всё так же лежащим на госпитальной койке, но уже менее бледным, посвежевшим.

— Не бойся.

Ещё он сказал: «Спасибо», чему я был очень рад. Благодарность дала понять: мои банкноты не пропали втуне, а пошли на доброе, полезное дело. И двойная радость захлёстывала от того, что наставник, даже с перемолотыми кишками, оказался прозорливей ученика, второго номера.

Деньги бы так и так отобрали — мою биографию допрашивающие разбирали до молекул, прилежно документируя всё услышанное. Скрупулёзно выясняли и про кредиты Федерации, и про убитую Ежи Броком госпожу Космаль, и про ограбленное семейство Фарэя Деребы, и про то, куда я дел свою долю.

Да. По-любому бы отжали. В этом сомнений больше не оставалось. А Псих на опережение сработал, переиграл всех, предвидя подобное развитие событий. Выторговал за них хоть какую-то практическую пользу. И никакого эгоизма! Мне бы деньги точно не помогли — слишком многие уведомлены о пленном бойце с позывным «Маяк», чтобы заключать с ним мутные сделки.

Уверен, предложи я взятку «южанам» — только бы напакостил и себе, и другу.

Потому, считаю, правильно тогда поступил, доверившись Длинному. Пусть Псих поправляется, придумывает очередные истории про Ло и Го. Может, ещё свидимся.

Пожелав напоследок здоровья другу, я и сам не заметил, как ритмично начал отбивать кулаком по колену:

— Эй. Би. Си. Ди. Е. Эф. Джи. Поиграть-ка выходи... — проговаривал чётко, видя в каждой букве некую мантру, защищающую разум от агрессии внешнего мира и, одновременно, волшебное заклинание, помогающее не разреветься в голос от жалости к себе. — Аш...

***

Окружная тюрьма № 4 расположилась посреди ровного, как стекло, солончака с незначительными вкраплениями рахитичной растительности. Ни деревьев, ни кустов. Вместо них — маленькие пылевые смерчи да раскалённое марево на горизонте.

Почва, долгие месяцы не видевшая воды — в трещинах, светло-бурая, местами белёсая от соляных корок. Жалкая в своей наготе и, вместе с тем, злая к человеку, непригодная для его нужд.

Совсем не такая, как севернее, где люди над ней поработали. Так, откуда меня везли, природа изобиловала рукотворными лесами, ирригационными каналами, полями с травой по пояс, цветами и цветниками, табличками с указателями на всевозможные ландшафтные парки, разбитыми у рек и озёр.

Постепенно освоенные территории сменились степью, за которой начались выжженные, безбрежные пустоши.

Что здесь может вырасти, кроме ресурсозатрат? Любой саженец засохнет, толком и не прижившись. Чтобы в этом убедиться, достаточно посмотреть вверх. Там, там... Мне сложно это описать, привычного словарного запаса будет мало.

Посреди голубоватой выси, в одиночестве, застыл он — огромный, полный ненависти шар планетного светила, мечтающий сжечь всё, до чего сможет дотянуться. Смотреть на него почти невозможно — сетчатка плавится от перегрузки, а кожу печёт, стоит лишь неосторожно высунуться из тени.

Что поделаешь — до полной терраформации, с приемлемым изменением климата, далеко, да и не везде это возможно. На каждой планете, заселённой людьми, свои особенности. Где-то вечные снега, круглый год обрамляющие жилые купола; где-то, спасаясь от нестерпимого жара, человеческие анклавы жмутся к полюсам, понемногу приспосабливая природу под собственные нужды. Космос велик и многогранен.

От жгучих лучей не спасают даже окна тюремного автобуса, четвёртый час везущего меня по пустой дороге с конечной железнодорожной станции. Водитель с сопровождающими укрылись в передней части, отделённой мелкоячеистой решёткой от салона для осужденных.

Там сказочно-чудесно, там кондиционер. Ревёт, аж уши закладывает. Очень подозреваю, что с ним плотно поработал кто-то мастеровой, добавив мощности сверх заложенной на заводе — потоки холодного воздуха достают до моего сиденья и неплохо охлаждают.

Если учесть, что моя часть автобуса — металл и немного пуленепробиваемого стекла — надо воздать хвалу небесам. Иначе бы в первые полчаса поездки получил тепловой удар.

— Осужденный, не спать! — в очередной раз истошно ревёт динамик басом сопровождающего, едва я, как ему показалось, опустил веки.

— Пить дайте! — в горле давно пересохло, поэтому говорю тихо, больше для самого себя. Кондиционер глушит почти любой естественный звук в салоне.

Однако моё пожелание дошло до адресата. Наверное, по губам прочёл. Или слышал много раз от других неудачников:

— Не положено! Думай, что сейчас — вечер. Температура опустится до десяти по Цельсию, возможно — ниже. Представляй прохладу.

Плохо. Я со вчерашнего вечера не ел и с сегодняшнего утра не пил. Как мне сообщили: «в целях упрощения акклиматизации, профилактики дизентерии и несварения желудка». Короче, чтобы не докучал просьбами вывести по нужде в сортир.

Охранники везде одинаковы. Запрещают всё, что могут.

***

По прибытии, после целого каскада ворот и запоров, автобус остановился во внутреннем дворе тюрьмы.

— Приехали. Выходи.

Дальнейший процесс заселения, как и доставка до места, тоже прошёл легко, отлаженно и без накладок.

Из автобусного салона погнали к дежурным клеркам, где меня приняли, будто багаж в почтовой компании: взвесили, обмеряли, сфотографировали, завели учётную карточку. Дополнительно сняли отпечатки пальцев и раздели догола, заставив приседать. Не иначе, искали тайник в заднице, но как-то без огонька. Осматривать отверстие никто не полез.

Убедившись в отсутствии запрещённых предметов, тюремщики нацепили мне на ногу довольно узкий обруч из твёрдого пластика, любезно пояснив, что это гибрид GPS-маячка и фитнес-браслета с расширенными функциями, призванного следить за моим самочувствием. Снимать запрещено, ломать запрещено, экранировать запрещено. За любую попытку вмешательства в работу устройства — наказание.

Про «снимать» — это они специфически пошутили. Тюремный браслет снять невозможно, если нет ключа и трёхступенчатого допуска. А разломать — проще ногу отрубить, чем повредить пенитенциарный поводок.

Все манипуляции производились под внимательными взглядами пары здоровяков, вооружённых уже знакомыми