Овладев звуковой картиной дома, я вышел слухом наружу. Где-то на границе представимого мира прострекотала последняя электричка. Но о ней не будем думать, она уж точно не вмешается в мои планы. Есть смущающие волны звучания много ближе. Как будто медленный ветер пробрался сквозь кусты жасмина к кустам сирени в той стороне, где насторожилась сторожка. Никакого более плотного звука не образовалось там, и я поверил, что это ветер. Я еще размышлял над природою этого звукового брожения, как услышал отчетливое и несомненное:

– А волны и стонут, и плачут,

и бьются о борт корабля…

Звук шел из черемухового оврага за тыловой оградой участка. Само по себе это не успокаивало, а тут еще голос. Очень странный голос. Он был женский, однозначно женский, но вместе с тем звучала в нем какая-то боевая решимость.

А вот то, чего я не ждал.

Барсук вышел из норы и начал подниматься по лестнице, ведущей наверх. Осторожно, почти беззвучно. Наверно, он сейчас благодарит нового сторожа за его золотые руки. Если бы я заранее не знал, к чему прислушиваться, то мог и пропустить эту вылазку.

Вот он прошел площадку, где лестница делает поворот.

Теперь наша очередь.

В специальных войлочных тапочках, да еще и на цыпочках, я выскользнул в коридор. Осторожно, медленно, соотнося каждый свой шаг с шагом Барсукова, я добрался до лестницы. Он уже был на самом верху, у двери кабинета. Скребется. Я быстро и бесшумно поднялся ступенек на пять, дальше нельзя, взгляд, случайно брошенный сверху, может попасть на меня.

Дверь кабинета открывается. Но не полностью, только на длину цепочки. Цепочка была поставлена еще в адмиральские времена, когда в кабинете могли находиться секретные военные документы.

Произошел разговор шепотом, но при этом на повышенных тонах.

Барсуков: Я не могу без нее уехать!

Академик: Она вам ничем не поможет, скорее наоборот.

Барсуков: Я не верю вам, Модест Анатольевич, не верю. И не поверю, пока сам не попробую.

Академик: Вот именно поэтому я и не могу вам ее отдать.

Барсуков: Но это же жестоко, жестоко, я же вам объяснял мои обстоятельства!

Академик: Сочувствую, очень, но, поверьте, помощь вам надо искать не здесь. Ваш путь ведет в тупик, если не хуже.

Барсуков: Но как вы можете знать! Надо же попробовать! Я готов рискнуть, вы же знаете, чем я готов рискнуть. Да что я вам говорю! Отдайте мне рукопись, отдайте! Ну зачем она вам, вы все равно все изгадите, вы струсите или продадите за копейки.

Академик: Послушайте, Арсений Васильевич, вы мой гость, но тем не менее…

Барсуков: Отдайте, вы ничтожество, или я за себя не ручаюсь!

Академик: Ну, уж если угрозы… Спокойной ночи!

Дверь в кабинет захлопнулась.

Сверху донеслись странные звуки, у меня не было времени понять, в чем дело, надо было убираться в свое укрытие. Я не удержался и подсмотрел сквозь приоткрытую дверь: Барсуков медленно спускался, по несколько секунд стоял на каждой ступеньке, шатаясь из стороны в сторону. Из его глаз текли неестественно обильные слезы. Со щек они попадали на бакенбарды и распределялись по всей их длине. И смутно сверкали в свете неяркой коридорной лампочки.

Хорошая все же заворачивается история. Во всем виновата пресловутая возрожденческая широта Модеста Анатольевича, он повсюду сует свой гениальный нос, но ведь иной раз есть опасность заработать щелчок по этому носу. Каких только изобретателей он не поддерживал на своем веку, каких новаторов! Что за рукопись нужна Барсукову? Та же, что и американцу? И какое отношение она имеет к нашим с Марусей делам?

Заплаканый, это ж надо до такого довести взрослого человека, Барсуков закрылся у себя. Было очень слышно, как он закрывался, так и громыхнул щеколдою.

Около часа стояла в доме полнейшая тишина. У меня было время подумать.

А вдруг этот сибиряк, подумал я о Барсукове, есть конкурирующая фирма, которая копает наш «курган» с другой стороны. Куротопченко, конечно, человек серьезный и не допустит утечки информации. По своей воле, то есть сознательно не допустит. А если неосознанно, случайно, не заметив этой случайности… Кстати, а ведь его могли и вынудить… Да и жив ли он? Мелькнула у меня такая заведомо безумная мысль. Надо завтра позвонить, хотя это и не приветствуется.

И в любом случае, сегодня надо сделать решающие шаги. Хотя бы первые из них.

Ожидание затягивалось. Да где же он наконец, наш многоталантливый Модест Анатольевич? Я уже начал сомневаться – сегодня ли? Может, это дурацкое голодание сказывается?

A-а, вот он. Спускается, спускается!

И, кажется, прямиком туда, куда надо!

Дверь Марусиной комнаты висит на самых беззвучных в мире петлях, об этом я позаботился, не надеясь ни на аспиранта, ни на белоруса. Никому не слышно, как она открывается. Никому, кроме меня.

Итак, птичка в клетке, зверь в капкане, дело в шляпе. Теперь полчасика надо погодить. Все же тема очень и очень деликатная, и излишняя решительность может показаться обыкновенным хамством. Но я придумал способ, с помощью которого все обставить можно будет в высшей степени пристойно. И главным моим союзником должен был стать туалет.

Что мы можем утверждать наверняка? Модест Анатольевич у Маруси.

Что это за шум по левому борту? Да, да, это с той стороны, куда выходят окна Марусиной комнаты! Я вскочил с лежака и подлетел к своему окну. Свет у меня, слава богу, и не был зажжен. Расплющился щекой на стекле. Нет, ничего толком не видно. Мое окно смотрит туда же, куда и Марусино. И луна где-то шляется на другой стороне дома! Одно можно было сказать с уверенностью – кто-то решил подсмотреть за тем, что творится в комнате у моей девицы-красавицы.

Могу себе представить, что он видит!

Я, сгорая от понятных чувств, попытался приоткрыть створку своего окна. От меня до этого ночного посетителя было метров пять, не больше. Нет, было понятно, что окно, как ни старайся, громыхнет в идеальной тишине ночи. Можно спугнуть. Оставалось надеяться, что он сам своим каким-нибудь движением выдаст себя.

Но тут раздались какие-то новые звуки в коридоре.

Барсук решился на новую слезную попытку?

Или мистер Фил Мак Мес вышел для ночных переговоров с академиком? Или просто в туалет?

Передвижений, причем легких, нешумных, там было немало, кажется, кто-то поднимался по лестнице к кабинету. Может, это Модест Анатольевич? Маловероятно.