Шрифт:
Закладка:
– Знаете, что я хотел вам еще рассказать?
Следователь в который уж раз потрогал бородавку.
Я его уже немного изучил. Он так делает, когда успокаивает себя. Меня он, конечно же, считает болтливым ничтожеством и не ждет ничего, кроме бородатых околонаучных басен. Впрочем, очень даже хорошо, что так. Если человек считает кого-то глупее себя, он перестает относиться к нему с подозрением.
Изображая неожиданное просветление памяти, я подробно и даже красочно описал Аникееву вечерний разговор Барсукова с Модестом Анатольевичем. Надо ли говорить, что следователь оживился? А когда я дошел до слова «рукопись», он чуть заметно улыбнулся.
– Рукопись? Барсуков требовал у него рукопись?
– Да. Мне было очень хорошо слышно. Причем Барсуков говорил так, словно обладание этой рукописью для него вопрос жизни и смерти.
– Но Модест Анатольевич дверь так ему и не открыл?
– Да, она оставалась на цепочке.
Аникеев все записывал, записывал, записывал.
– Модест Анатольевич вел себя так, словно опасался Барсукова?
– По крайней мере, на это было похоже.
К воротам дачи подкатил «рафик» скорой помощи. Аникеев подозвал одного из своих безликих помощников.
– Там наверху закончили?
– Примерно еще на час работы, товарищ майор. Там какие-то непонятные следы на лестнице.
– Скажи медицине, пусть подождет.
Что там еще могут быть за следы?! Никаких там не может быть следов! Главное не терять самообладание. И гнуть свою линию. И я начал рассказывать товарищу майору о том, как разволновался, как занервничал Барсуков, когда Вероника привезла американца, да не просто американца, а американца-издателя.
– Они ведь, штатники, работают оперативно. Услышали по радио, что у академика Петухова есть скандально интересная рукопись, и тут же прислали человека. Причем уже наверняка с текстом договора, с подписанным чеком и все такое. На мой взгляд, этот Фил не производит впечатления серьезного человека. Но я бы не взялся что-то утверждать определенно. У них и нобелевского лауреата можно застать в дешевой майке и мятых джинсах, и миллиардеры любят повалять дурака.
Аникеев, усилено строчивший в своем блокноте, резко остановился. Видимо, обнаружив, что записывает не информацию, а мои вполне досужие размышления о манерах американских миллиардеров.
– Насколько я понимаю, вы были секретарем Модеста Анатольевича.
– Вы хотите спросить меня, не знаю ли я, о какой именно рукописи идет речь?
– Именно это я хочу спросить.
– На этот вопрос ответить не так-то просто.
Майор погладил бородавку.
– Почему?
– Модест Анатольевич принадлежал к тому типу мыслителей, самым ярким представителем которого можно, пожалуй, назвать Леонардо.
– Поясните, какого такого Леонардо?
– Леонардо да Винчи.
Майор аккуратно покашлял в кулак.
– Насколько мне известно, Леонардо да Винчи был художником.
– Просто он наиболее известен как художник. А вообще-то он интересовался всем на свете, от самолетов до злокачественных опухолей.
Аникеев снова покашлял в кулак.
– Хорошо, скажите, пожалуйста, рукопись Модеста Анатольевича была про самолеты или про опухоли? Условно говоря.
Пришлось помолчать, как бы пребывая в раздумье. О, теперь я понимаю, как трудно приходилось Тихонову-Штирлицу. Нет ничего труднее, чем изображать МЕДЛЕННУЮ работу мысли.
– Ответить, честно говоря, непросто. Модест Анатольевич имел в сфере своего внимания не один десяток тем. Больших и малых, естественнонаучных и гуманитарных. Секретарь-то я, конечно, секретарь, но ведь не соавтор. В свою творческую лабораторию он, разумеется, меня не пускал. Образно говоря, я сидел в предбаннике, и мне иногда бросали на стол какие-то бумажки для перепечатки.
Думаю, во время этой моей речи у Аникеева крепла уверенность, что я просто пытаюсь напустить туману. В высшем смысле так оно и было, конечно. Но в данном конкретном моменте туман был не в мою пользу.
– Я так понял, что конкретного вы ничего не можете сказать?
Погодите, товарищ майор, погодите.
– Конкретного я вот чего могу сказать. Надо плясать от того факта, что Модест Анатольевич должен был сегодня ехать в Кремль. Вы знали об этом?
Аникеев презрительно хмыкнул.
– Если бы не это, нас бы здесь вообще не было и этим кабинетным убийством занималась бы местная прокуратура.
– Тогда вы, верно, знаете и о том, какова была тема кремлевской беседы.
Он полез в карман пиджака типичным жестом курильщика, но сигарет там не оказалось. Видимо, бросил курить, но в моменты волнения забывает об этом.
– Нет, тема кремлевской беседы нам неизвестна, – с ехидцей в голосе сказал майор.
– Модест Анатольевич должен был представить высшему руководству подробный, разработанный план переустройства СССР. Ни больше ни меньше. А всякий план в известном смысле рукопись, правильно?
Выражение лица у майора Аникеева сделалось кислое.
– План переустройства СССР? Это что, еще одна перестройка на нашу голову?
Я почувствовал, что сейчас мне придется говорить то, что я не думаю.
– Модест Анатольевич посвятил меня в свои разработки лишь в самых общих чертах, однако кое о каких моментах его плана я могу говорить довольно определенно. Главное русло его размышлений исходило из того, что в нынешнем своем виде такое гигантское геополитическое образование, как СССР, существовать долее не может. Еще года два-три, и все рухнет. Посмотрите, что творится! Все, кому не лень, выгрызают из общей государственности свой маленький суверенитет. Как Ельцин сказал в Уфе, «берите, сколько унесете», и понеслось. Туркмения, Армения, даже Абхазия!
Не слишком ли я сильно-то, может, наш следователь какой-нибудь демократический комитетчик?! Я решил смягчить:
– Нет, я не то чтобы свою политическую платформу выпячиваю, я хочу пояснить атмосферу, в которой работала мысль Модеста Анатольевича.
Следователь демонстративно захлопнул блокнот. Очевидно, последние мои сообщения показались ему лишенными питательной информации.
– Сейчас стало модным хоронить СССР. Просто толпы гробовщиков стоят наготове. Интересно, что если присмотреться, то в их рядах сплошь те, кто еще недавно цитировал всех Ильичей, целовал моральный кодекс строителя коммунизма и хапал за это жирный кусище. Брат супруги моей, к примеру, учился в Академии общественных наук, слыхали о такой? Кузница кадров. А потом преподавал там. Теперь кричит, что его всю жизнь притесняли. К кормушке притесняли?! И ведь не возмущался, когда его мордой в черную икру тыкали. Теперь выясняется, что он через силу жил в четырехкомнатной квартире, перебарывая себя, шлялся по заграницам. Его, видите ли, все эти годы терзала мысль о свободе, которой лишен советский человек.
Аникеев сплюнул через перила и дал вывод:
– Формула жизни современного интеллигента проста, нужно держать нос по ветру, чтобы вовремя унюхать, в какое корыто начнут наваливать жрачку.
Он явно хотел развить тему исконной гнилостности всякой интеллигенции, но осекся. Честно говоря, судя по вялому старту нашей беседы, я не ждал такого выброса откровенности. В качестве граждански мыслящего собеседника этот бородавчатый майор мне