Шрифт:
Закладка:
– Как Рози? Давно вы с ней виделись? – спросил он мать в попытке сменить тему.
– Рози – отлично. Буквально на прошлой неделе украсила цветами яхту, на которой мы устраивали благотворительный обед. И знаешь ли ты, что ее пригласили участвовать в оформлении свадьбы Джереми с этой, из королевской семьи – только бы вспомнить откуда, – кажется, из Дании…
Элберт лишь глаза закатил, глянув на Вай, а Амелия продолжала себе распространяться о светских мероприятиях, в оформлении которых участвовала или собиралась участвовать чрезвычайно успешная флористическая компания ее дочки, “Красные цветы”. Для Амелии Роуз, если сравнивать ту с Элбертом, была отпрыском более чем идеальным: пугающе успешная и безупречно ухоженная выпускница Оксфорда, невероятно талантливая и к тому же трудолюбивая, ко всему обладала еще и на редкость толковым и симпатичным мужем по имени Бенджамин, составившим себе состояние на службе в одном из тех банков, против деятельности которых Элберт регулярно протестовал.
Когда он повел Вай познакомить ее с сестрой, цветочный салон-магазин которой располагался на Кенсингтон-Черч-стрит, Вай по дороге резвилась. Редкие и несусветно дорогие цветы для свадеб “золотой молодежи”, открытий и презентаций? Очуметь. Если красный цвет ей и интересен, то лишь как отличительный цвет лейборизма, смеялась она.
Но к тому, что они в салоне Роуз увидели, Вай оказалась не готова: цветочная коллекция превзошла все ожидания. Роскошные каскады самых, по‐видимому, модных сейчас растений, названия которых Вай были неведомы, радовали глаз, как радуют его разноцветные слои мороженого в высоком стакане: груды плюшевых лепестков, розовых в кремовых брызгах; нежные завитки оранжевых и желтых цветков на длинных стеблях; эффектные копья, малиновые с бордовым, смягченные перистым зеленым папоротником.
Вай только ахать могла от изумления да глаза таращить, и сама себе посреди этой красоты в стоптанных кроссовках и мешковатом дырчатом джемпере казалась оскорбительно неуместной.
– В жизни своей не видела ничего подобного! Это просто… о-хре-ненно шикарно!
– О, спасибо тебе, дорогая! Мне ужасно приятно слышать, что ты так говоришь!
Роуз ринулась к ней, длинные ноги еще длинней благодаря каблукам и ладно скроенным черным брюкам, и сломала все представления о гламуре, заключив Вай в неуклюжее медвежье объятье.
– Боже, я просто умирала от желания поскорей с тобой познакомиться! Элберт только и говорит о том, какая ты замечательная!
Она повела их в винный бар, где Вай, сидя на хромированном табурете, поначалу чувствовала себя еще более неловко. Но ее дискомфорт вскоре был смыт дорогим шардоне, бутылку которого велела открыть Роуз, и редкой ее теплотой. Она задавала Вай вопрос за вопросом и самым заинтересованным образом выслушивала все, что та ей отвечала. О своих успехах она почти не рассказывала – и уж, конечно, не упоминала громких имен, которыми сейчас, в отсутствие дочки, с энтузиазмом разбрасывалась Амелия.
– Что ж, довольно об этом, – наконец сказала она, демонстративно укладывая палочки на золоченую подставку, как будто у нее иссякли материалы для хвастовства. – Лучше скажите мне, как у вас дела, Вай? По телефону Элберт мне ничего не рассказывает. Много ли у вас интересной работы теперь, когда вы обосновались в Лондоне?
– К сожалению, нет, немного. В журналистике, знаете ли, очень высокая конкуренция. Но я справляюсь. – Брусочек суши, обернутый водорослью, скользкой от соевого соуса, выскочил из палочек Вай.
Амелия вдумчиво кивнула, придав лицу выражение нейтрального оптимизма. Элберт видел, что мать тщится понять, скромничает Вай или спасает лицо, смягчая положение дел.
Его всегда удивляло, когда Амелия проявляла душевную тонкость. Втайне он все еще ждал резких суждений по пьяни и отсутствия такта. Поневоле вспомнилось, как она вмазала его первой девушке, шестнадцатилетней, когда та неосторожно явилась с опозданием на званую вечеринку в саду: “А ты была бы хорошенькой, если б не этот твой нос”.
– На мой взгляд, та большая статья про лесные протесты, не помню, как она называлась, была хороша, – задумчиво произнесла Амелия. – Ничего похожего на прочий вздор по тому же поводу. Да! Представь себе! Я правда за этим слежу, – повернулась она к Элберту. – Знаете, я ведь в самом деле очень живо интересуюсь тем, чем мой сын занимается, вопреки тому впечатлению, которое ему угодно об этом создать. Я хочу понять! А он от меня таится.
Элберт, вздохнув, промокнул губы льняной салфеткой.
Вообще‐то он пытался рассказывать ей о протестных кампаниях и лагерях. И всякий раз, когда это случалось, она витийствовала – вот в точности как сейчас – или приставала с дурацкими вопросами вроде того, куда они там ходят в туалет. Или твердила как заведенная, что, как бы они ни старались, дорогу все равно построят, как запланировали, будто он сам этого не знал.
– Что ж, спасибо за добрые слова, – сказала Вай.
– И, конечно же, такой успех должен вызвать спрос на ваши статьи? Все‐таки целый разворот в “Нью ревью”!
– Если честно, то я рассчитывала, что так оно и будет… – призналась Вай, опустив взгляд и ковыряясь палочкой в остатках васаби на тарелке. – Наверное, это было наивно. Я думала, что, учитывая мой опыт работы в “Вестерн мейл” и ту большую статью, я сразу приступлю здесь к работе…
– Ну, тебе давали задания, – примирительно сказал Элберт.
– Не так много, и совсем не то, чем я на самом деле хочу заниматься.
Вай по‐прежнему была полна решимости пробиться в политическую журналистику, только дайте ей шанс. Недавно она самостоятельно провела два расследования, одно о “детской бедности”, о том, в каких жалких условиях растут дети иммигрантов второго поколения, а второе о том, почему женщины не участвуют в политической жизни. Оба очерка предложила в “Ивнинг стардард”. Ей поручили написать еще один, по личным впечатлениям от жизни в Брикстоне, для вкладки, посвященной недвижимости, опубликовав его под заголовком, который, на ее взгляд, граничил с расизмом, и еще статью о том, как сказывается на результатах выборов стиль одежды женщин-политиков. Что, как она гневно сказала Элберту, такой идиотизм, что она и не взялась бы, не будь ей так срочно нужны наличные, да и в обстоятельствах нынешних то, что на газетной странице еще раз мелькнет ее имя, было не лишним.
– Ну, я думаю, на данный момент любая работа – это плюс, – сказал Элберт
– Нет, это не так! Это фигня! Фигня полнейшая, и мы оба это знаем! Не притворяйся, что гордишься мной…
– Я просто пытаюсь тебя поддержать. – Теперь в голосе Элберта слышалось напряжение.
– Ну и не надо. Я хочу писать о мире как он есть, обо всем, что с ним неладно, – и я хочу его изменить. Не хочу я писать всякую чушь про то, – Вай сквозь зубы выдохнула свое разочарование, – в
