универмаге “Уотт”. Вай от всего этого хотелось кричать, но, если бы не ее зарплата, семья осталась бы без крыши над головой.

Объявление о стажировке в “Вестерн мейл” увидел ее брат Герейнт незадолго до того, как сам он, отчаявшись найти работу, вступил в армию. К отбору на трехмесячную стажировку, финансируемую фондом Пегги Саутерн, допускались только проживающие в Уэльсе начинающие женщины-репортеры не старше двадцати пяти лет.

Вай до трепета гордилась тем, что ее приняли, несмотря на непримечательный диплом и скудное портфолио из нескольких статеек в студенческой газете, написать которые она кое‐как умудрилась, не нарушив графика вечеринок. Через две недели после того, как ее ученичество стало полноценной работой, Дерек под блестящим медью столиком паба погладил ее по бедру, и трепет себя изжил. Но походы в паб продолжались.

В конце концов, в Абергавенни развлечь ей себя было нечем. Как‐то вскоре после того, как она вернулась домой, они с Бекки Джонс, перепив текилы в “Фонтане”, целовались там, сидя на бильярдном столе, и когда потом она шла домой, щеки у нее так и пылали. Но когда она в следующий раз пришла в паб, Бекки не пожелала даже встретиться с ней глазами, а персонал и любители выпить стали хихикать. От унижения щеки Вай снова заполыхали, но на этот раз неприятно.

Так что знаки внимания Дерека позволяли хотя бы на время отвлечься. Самоутвердиться.

Элберт понял, что забыл дышать.

Она все смотрела вниз сквозь ветви дерева. Прекрасный древний дуб удерживал их вместе. Ему хотелось протянуть руку и коснуться ее волос, протянуть руку и привлечь к себе.

Радость, которая разлилась по телу, когда она наконец объяснила, почему не позвонила тогда – он ей нравился, он ей нравился, она тоже это почувствовала, о, слава богу, черт возьми, слава Христу, это действительно так, – почти сразу сделалась предвкушением.

Роскошным, восхитительным предвкушением.

Сейчас она поднимет глаза, и наступит тот самый момент. Он поймает ее взгляд и поцелует ее.

Но Вай начала спускаться.

Глава 4

Апрель 1991 года

Ввоскресенье Вай первым делом побежала на главную улицу Абергавенни. Утро, еще в пелене тумана, предвещало ясный день. В ветвях наконец‐то зазеленевших деревьев легкомысленно болтали о чем‐то птицы.

– Да не волнуйся ты так, я отложил для тебя целую пачку, – сказал Гэвин, который торговал прессой, и устроил целый спектакль из того, какой непосильный это труд, поднять и выложить на прилавок пять экземпляров толстого воскресного выпуска “Индепендент”. Один себе, один маме и папе, один бабушке Грей, один отправить Герейнту, который служит в Белфасте, и еще один про запас. Вай улыбнулась Гэвину вдвое шире, когда он не позволил ей заплатить, и вытащила ворох газетной бумаги на солнечный свет.

Выбрала, чтобы никто ей не помешал, самую дальнюю от дороги скамейку в сквере. Пальцы казались толстыми и неуклюжими, когда она перелистывала вкладку воскресного приложения. “Нью ревью”. Все равно что на сусальном золоте напечатано.

Мелко: Вайолет Льюис.

Ниже, крупней: В ЛЕСА. Дальше, шрифтом среднего размера: “Битва за британские деревья: кто в лес, кто по дрова”. А затем снимок Пита: Дженни в коротком цветастом платье, снятая снизу, обнимает руками ствол дерева, а к ней, деля кадр пополам, движется полицейский в черной форме с дубинкой. А вот и Элберт на следующей странице, на полпути к вершине дуба, над картиной хаоса и разрушения.

Снимки были отличные. Питу удалось запечатлеть бойню. Он оказался в нужном месте в нужное время – они оба там оказались.

Через две недели после того, как они впервые съездили в лагерь, Вай получила на адрес редакции конфиденциальную информацию: завтра утром специально нанятые силовики соединят усилия с полицейскими, чтобы очистить лес от протестующих. Но Дерека это больше не волновало. Старая песня, сказал он.

– Нет, ты должна поехать туда, – возмутилась Мэл, когда Вай в тот вечер ей позвонила. – Такое событие, если его правильно осветить, станет бомбой, сенсацией, и тогда ты сможешь отлично ее продать. Да и без того… Я‐то знаю, что тебя раздирает от желания найти предлог, чтобы увидеться с ним снова.

– Но у него есть…

– Да плевать. Случается, что люди живут не с теми людьми. Иногда увести чужого парня есть в чистом виде акт милосердия. Вот будет вам, скажем, семьдесят два, и вы оба еще посмеетесь над этим.

Вай побаивалась, что убедить Пита еще раз поехать с ней в лес будет непросто. Но Дерек только что официально отказал Питу в прибавке зарплаты, которую фотограф давно ждал; забив на запрет редактора, тот хотя бы так выразил свой протест. Они прибыли как раз вовремя. Сверкая синими огоньками, нелепой эскадрой стояли белые полицейские микроавтобусы во главе с высоким грузовиком с подъемной платформой, с которой бубнил в мегафон судебный пристав, зачитывая постановление о принудительном выселении. И ни единой души, кроме них, из прессы.

Вай довелось тут увидеть мельком, каким, надо думать, в молодые годы был Пит. Он нырял под ветки, петлял, обходя ряды полицейских, просачивался сквозь толпу протестантов, его камера сверкала вспышкой отовсюду одновременно.

А затем она заметила Элберта.

Вай побежала к нему, махая, как раз в тот момент, когда охранник завел ему руки за спину, и он не смог уже к ней подойти.

Но взгляды их встретились на мгновенье, и она поняла: что бы там ни случилось с этой статьей, купит ее какая‐нибудь газета, напечатает или нет, – она приняла правильное решение вернуться в лагерь. К нему.

Затем полицейский двинулся к ней, и Вай переключила внимание на него, бросив:

– Я репортер!

Он зарычал и через плечо крикнул что‐то своему командиру, но Вай тем временем уже улизнула и взобралась на крышу фургона-фольксвагена, чтобы оглядеть всю сцену.

Там она испытала что‐то вроде удара волной – жара, воздуха, шума, чего‐то физически ощутимого. Силовики в касках и светоотражающих жилетах походили на те самые бульдозеры, для которых им приказано было расчистить проход по лесу. Она видела, как трое из них вломились в кухонный блок, скинули брезентовые покровы, побросали вещи в коробки и перенесли их в фургон. Палатки, полные пожитков, были сорваны с места, а владельцы их выкарабкивались оттуда и кричали, не зная, как поступить лучше: стоять, обняв деревья, улечься перед полицейскими машинами или бурно сопротивляться тем, кто их вещи портит и забирает.

Вещи ладно, но еще хуже было то, как силовики обращались с людьми. Дженни яростно лягалась своими мартенсами, пытаясь вывернуться из хватки полицейского. Ту почтенную женщину, которая готовила дахл, заталкивали в полицейский фургон, хотя руки ее были вскинуты, а лицо все в слезах. Таз все силился поднять голову,