Нерентабельность экспорта повела у нас к сжатию импорта сырья и оборудования, к необходимости замедлять темп расширения текущего производства сравнительно с технически возможным (опыт 1925/26 г.) и сдерживать программу нового промышленного строительства»[1485].

«Основная линия, по которой должна пойти наша индустрия, основная линия, которая должна определить все ее дальнейшие шаги, — определял в марте 1927 г. задачу момента Сталин, — это есть линия систематического снижения себестоимости промышленной продукции, линия систематического снижения отпускных цен на промышленные товары. Это та столбовая дорога, по которой должна идти наша индустрия…»[1486]. Эта основная линия выразилась прежде всего в том, что «начался процесс резкого перераспределения государственных средств в пользу промышленности». Кроме этого, были снижены закупочные цены на некоторые сельхозкультуры; практически удвоен сельхозналог на зажиточных крестьян с 12 до 20–21 % дохода и т. д.[1487].

Ситуацию катализировал неурожай 1927–1928 гг., который привел к тому, что в 1928 г. в городах была введена карточная система. Голод приближался стремительно в 1929 г. рабочий получал 600 гр. хлеба в день, члены семьи по 300; жиров от 200 гр. до литра растительного масла и 1 кг. сахара в месяц[1488]. Уже в конце 1927 г. началась конфискация хлебных «излишков», обыски крестьянских амбаров, установление постов на дорогах, препятствовавших привозу хлеба на городские рынки. В феврале 1928 г. вводится наказание до 3 лет лишения свободы за «злостное повышение цен на товары путем скупки, сокрытия или невыпуска таковых на рынок». В деревню направляются 30 тыс. членов партии и воинские команды для выбивания хлеба.

Виновным в срыве хлебозаготовок был объявлен кулак: «Кулацкие слои деревни придерживали излишки хлеба, в особенности в связи с выявившимся в 1928 г. недостатком в промышленных товарах и ростом цен на них. Все это привело к затруднениям в хлебозаготовках в кампанию 1927/28 г.»[1489]. «Вообще кулак из экономической категории деревни превратился в политического козла отпущения; — приходил к выводу М. Калинин, — где что бы ни стряслось — гадит кулак…, но ведь расслоение деревни есть необходимое следствие её экономического роста»[1490].

Закономерно, что «ограничение возможностей роста крестьянских хозяйств выше среднего уровня повлияло и на поведение основной массы крестьян. Такие меры ориентировали их не на накопление, а на потребление»[1491], и к сокращению посевных площадей (с 94,7 млн. га в 1927 г. до 92,2 млн. га в 1928 г.), «ввиду чего партия и правительство пошли на увеличение заготовительных цен на хлеба»[1492].

Органические причины кризиса крылись в кризисе системы хозяйствования, которая отличалась крайне низкой эффективностью и забюрократизированностью. «Чтобы государство не обанкротилось, — писал Куйбышеву уже в 1923 г. Дзержинский, — необходимо разрешить проблему госаппаратов… Каково настоящее положение… Неудержимое раздутие штатов… чудовищная бюрократизация всякого дела — горы бумаг и сотни тысяч писак: захваты больших зданий и помещений; автомобильная эпидемия; миллионы излишеств. Это легальное кормление и пожирание госимущества этой саранчой»[1493].

О качестве планирования, по сравнению с рыночной торговлей, говорил, например, тот факт, что «если осенью 1913 г. превышение цены на рожь в потребляющих районах, над заготовительными, составляло 30 коп., то в 1925/26 г. оно составило — 55, а в 1926/27 г. — уже 99 коп.»[1494]. Торговля вообще воспринималась, как нечто второстепенное: «не следует забывать, что торговля, — указывал в 1926 г. орган Наркомата торговли «Торговые известия», — не самоцель, что она является фактором производным и служебным…»[1495].

В объяснение Фундаментальных причин кризиса было выдвинуто несколько теорий, наиболее популярной из которых, по словам Ю. Голанда, была концепция, согласно которой в основе всех хозяйственных трудностей лежала диспропорция между развитием сельского хозяйства и промышленности, т. е. недопроизводство промтоваров. Наиболее полно она была обоснована видным экономистом Е. Преображенским в 1925 г., который отмечал, что в результате революции, давшей крестьянам землю и снизившей налоговые, и прочие государственные платежи, благосостояние крестьянства выросло, вследствие чего увеличился его платёжеспособный спрос: «здесь и лежит ключ для объяснения того, почему мы имеем теперь столь упорный товарный голод». Выход Преображенский находил в форсированном развитии промышленности[1496].

«Здоровый рост хозяйства всей страны, — подтверждал зам. председателя ВСНХ Э. Квиринг, — требует ещё большего роста промышленности для полного удовлетворения этих потребностей, и товарный голод, выражающийся в громадном росте розничных цен на промышленные товары, предъявляет нам требование максимального развёртывания нашей промышленности»[1497]. С критикой теории диспропорций выступил видный экономист Н. Кондратьев, который замечал, что она находится в явном противоречии с фактами недостаточного предложения сельскохозяйственной продукции, роста цен на неё, срыва заготовительных планов[1498].

Основной фундаментальной причиной кризиса, приходил к выводу в марте 1926 г. предсовнаркома А. Рыков, «является форсированный рост платёжеспособного спроса, далеко превосходивший предложение товаров, и попытки вызвать такое развитие производительных сил страны, которое выходило за пределы реальных возможностей…»[1499]. Предлагаемый объём капиталовложений, подтверждал, при рассмотрении планов на 1926/27 гг., Ф. Дзержинский, превышает возможности страны и может привести к усилению товарного голода[1500].

«На что мы обращали внимание, — подводила итог в 1926 г. «Финансовая газета», — и что ускользает из поля зрения… руководителей нашей промышленности — это необходимость определённой пропорции между развитием промышленности и реальным накоплением средств в народном хозяйстве. Проще говоря, мы исходим не из того, что нужно, а из того, что можно»[1501]. «Мы обязаны нашими затруднениями недостатку реальных ресурсов…, — конкретизировал крупный экономист начальник управления Наркомата финансов Л. Юровский, — форсирование развития хозяйства при наличии такого недостатка ведёт не к сокращению, а к усилению бестоварья»[1502].

* * * * *

Конвульсии кризиса 1926/1927 гг. стали наглядным свидетельством завершения «восстановительного периода» советской промышленности[1503], который, по словам С. Струмилина, прошел с очевидным успехом, уже к 1926 г. продукция советской промышленности достигла уровня 1913 г.[1504] При этом, отмечал Струмилин, «за указанные годы мы не имели возможности делать сколько-нибудь значительных вложений в основные фонды советской промышленности. И они выросли с 1920 по 1927 г. с 8090 до 9015 млн. руб., всего на 11,4 %. Тем не менее, продукция ее за эти годы увеличилась в 9 раз, а выработка рабочих в 4 раза!..»[1505]

Гр. 11. Индекс промышленного производства, 1913 г. = 100 %[1506]

Эти впечатляющие успехи были достигнуты за счет компенсаторного, «восстановительного» роста (Гр. 11), основывающегося на прежнем уровне развития производительных сил, и не требующего для своего восстановления больших дополнительных вложений. «В наше время, — пояснял в 1925 г. Троцкий, — расширение в гораздо бóльшей степени состоит в использовании старых заводов и загрузке старого оборудования. Отсюда исключительный темп подъема»[1507].

«Надо изучить и учиться использовать, то, что есть, пусть будет