— На ночь бронетранспортер вам выделю. Душновато, правда, будет, зато полная гарантия от пуль и осколков.

Павлина и Антонина оценили любезность командира роты. Ведь каждая бронированная машина важна ему в опасное время, ночью-то. Зачем такая роскошь? Да и Ваня Сказычев расстроился, сник: вроде как обидели его недоверием.

Девушки, поблагодарив, отказались.

Ночь наступила темная, нигде ни огонька. Звезды блестели тускло, словно затянутые кисеей. Изредка подавали голос шакалы. Павлина лежала в нижней рубашке на свежей, пахнущей лавандой простыне и удивлялась этой ночи и самой себе. Странно все же: находится далеко-далеко, в полусказочном (для Черниговщины-то!) Афганистане, между горами и пустыней, неподалеку затаились басмачи-бандиты, а она вот спокойно отдыхает в кабине автомобиля, вдыхает запах солярки, смазки, кожи — и хоть бы что! У изголовья пистолет, две гранаты. И ей нисколечко не страшно. Верит в предусмотрительность, опытность командиров. Да и ребята придут на помощь, случись что. Совсем рядом, в кабине другого грузовика, — Тоня Рамникова, «девушка с тайной», как называют ее в госпитале. Но Павлине-то давно известна эта «тайна» про сапера Владлена Кругорецкого, которого Тоня очень хочет увидеть и сказать ему о своей любви… За кабиной, в кузове не спит кто-то из автоматчиков. А метрах в ста от грузовиков стоит бронетранспортер разведчиков, и там бесшумно прохаживаются наши парни в маскировочных халатах. И еще на сопочке бодрствуют ребята возле приборов ночного видения… Так что можно отдыхать спокойно.

Как наяву, видела Павлина, уснув, Ваню Сказычева, а потом лейтенанта Тургина-Заярного, но видела очень даже по-разному. Улыбающийся Ваня, заботясь о ней, нес от арыка воду в котелке и почему-то проливал возле подножки, снова спешил к арыку (наверное, Паве хотелось пить!). А Тургин-Заярный быстро шел по широкой аллее среди цветущих кустов жасмина к какому-то зданию с высокими белыми колоннами. Останавливался, поджидая Паву, а она торопилась, боясь отстать, потерять его…

Стук в дверцу кабины разбудил девушку на рассвете. Поеживаясь от холода, Павлина быстро оделась. Утро было удивительное. Она давно обратила внимание, какие необычайные здесь восходы и закаты. Афганистан — в середине Азии, отделен от морей-океанов большими просторами суши, горными хребтами. Тучи появляются не часто. Утром особенно волнует еще не поблекшая от зноя глубокая небесная синева. И нежно розовеющие вершины гор на фоне этой синевы. Может, эти внеземные, непорочные, восхитительные краски и внушили мусульманам мысль о святости и непостижимости аллаха, о грешности, малоценности человеческой жизни, которая полностью находится во власти всевышнего… Но это, видимо, прежде так было, теперь-то молодые «борцы за веру» сами решали свои и чужие судьбы: наскоро помолившись, шли стрелять в таких же мусульман. А более богатые «правоверные» платили за это.

Мысли Павы прервал голос Вани Сказычева. Подражая радиодиктору, ефрейтор «вещал»:

— Московское время шесть часов четыре минуты. Температура воздуха десять градусов Цельсия. Кто не хочет остаться без завтрака, срочно направляется к арыку. Охрана и оборона умывающимся обеспечена. Из ПХД[13] кашу с тушенкой. Опоздавшие пеняют на себя!

До чего же хорош он был, этот курносый, сероглазый россиянин с розовыми от холодной воды щеками, с доброй улыбкой, успевающий позаботиться обо всем. Даже букетики цветов вручил Павлине и Антонине перед отправлением в путь. По-осеннему блеклыми были эти степные с мелкими листочками цветы, но зато источали запах ночной свежести и грустную горечь, впитанную многими поколениями растений из сухой, каменистой земли.

Главное — девушкам было приятно такое внимание.

Опять побежала под колеса машины однообразная серая лента асфальта. Вспомнив недавний сон, Павлина улыбнулась, спросила Ивана:

— Ты теперь на всю жизнь шофер, да?

— Почему, елки зеленые? — удивился он.

— Грузовик здорово водишь. Кик по струнке идет.

— Это служба, Пава. В наше время каждый должен уметь водить.

— Не с таким мастерством.

— Навык. Я со школы за баранкой, автодело у нас преподавали. Не хотел, потом пошел, как и все. Не поверишь, Пава, о чем я думаю-то давно, — разговорился Ваня. — В четвертом классе учился, когда у нас в овраге кости мамонта обнаружили. Ученые к нам в район приезжали. А я очень удивлен был и словно по-новому мир воспринял. Тысячелетнее прошлое с нынешним днем соединилось, и я не сам по себе, а частичка огромного потока жизни. Будто я еще при тех мамонтах жил и даже раньше, и в ответе за все прошлое и настоящее. Даже не знаю, как объяснить тебе. Ну, когда повзрослел, вроде бы сформулировал: осозналась связь времен.

— Понимаю, — сказала Пава, ласково коснувшись ладонью его плеча.

— Узнать мне захотелось, что было до нас. Где начало цепи, как она движется. В общем, историком решил стать. А точнее — археологом. Только учебники очень сухие, скучные. И кто их только пишет… Я вот на раскопки ездил, два сезона там работал. Своими руками очищал, доставал то, к чему люди прикасались две тысячи лег назад. Их тепло ощущал. Ты не представляешь, до чего это интересно. И после демобилизации опять на раскопки поеду. Приазовье, Дон. Скифы меня интересуют. А машину водить — везде пригодится. Особенно в экспедициях.

— Завидую по-хорошему тебе.

— Почему? — удивился он.

— Определившиеся вы все, со своими целями. И ты, и Вострецов, и лейтенант Тургин…

Как всякому человеку, рассказавшему о себе, открывшему свои заветные мысли, Ивану не очень-то приятно было услышать в момент откровения такое обобщение. Но сразу понял: слишком разоткровенничался перед человеком, которого в общем-то мало знал. Лично для него это важно, это его цель, а для Павы, видно, всего-навсего обычнейший разговор. Надо поскорее переменить тему. Восстановить равновесие в подобных случаях может не обида, а наоборот, легкая насмешка над собой, отвлекающий юмор. Хотя и нелегко дается такой переход.

— Верно! — заулыбался Иван. — Кто со специальностью, тот очертил свой круг. А чего волноваться? Вон лейтенант Тургин-Заярный — у него университет, он за будущее не тревожится. Спокоен, как танк.

— А танк разве спокойный? — приняла шутку Павлина.

— Чего ему нервничать? Он весь в броне, пулю даже не чувствует. А вот моя газель, — похлопал он по дверце кабины, — моя газель сразу реагирует в случае каких недоразумений. В нас камень попадет, и то риск. А танку что!

— Может, не машина, может, сам ты нервничаешь? — поддела его девушка.

— Обо мне верно: человеческие слабости нам не чужды, — весело продолжал Сказычев. — Случай такой был. Отдыхали мы после перевала. Вечером, в сакле. Только расположился на ковре, чай пью, моя газель на улице как загудит! Мы вскочили — и за дверь! А