— И сама — за ними! — подхватила, дорисовывая сценку, Павлина. — И гудит, и рычит, и несется за духами по камням, через арыки. Бандиты орут от страха, оружие бросили, а машина не отстает! Едва потом поймали ее!

— Ну, елки! — восторженно вырвалось у Сказычева. — Ох, и голова у тебя, Пава! Расскажу ребятам — повеселимся.

— Не поверят!

— Хорошую выдумку всякий поймет.

Дорога между тем становилась все хуже. Иван объезжал воронки: старые, засыпанные щебнем, и недавние, с выкрошившимся по краям асфальтом. Трещины, как паутина, разбегались от них. Не попадалось теперь ярких красивых автобусов, исчезли моторикши. Больше стало военных афганских машин, изредка проносились разрисованные частные легковушки.

Высохшие арыки пересекали запущенные, необработанные поля. Темными, пугающими лабиринтами тянулись глиняные дувалы. Кишлаки казались вымершими. Лишь кое-где виднелись дехкане, паслись ослики.

— Тут людям житья нет, — пояснил Сказычев. — Гульбеддин из ущелий наведывается. Трудное место. Если я машину остановлю, сразу прыгай вниз и ложись за скаты.

— Знаю. Как там Тоня моя… — забеспокоилась, поглядывая назад, Павлина.

— А что Тоня! Машина у Башнниа новая, водитель он первоклассный. В таксисты пойдет, когда погоны снимет.

Уловив в голосе Сказычева какую-то странную нотку, Павлина спросила:

— Вы с ним друзья?

— Мы-ы-ы? — протянул Ваня.

— В одном взводе, всегда вместе.

— Сослуживцы, — поясная Сказычев. — Надежные сослуживцы до увольнения в запас. Только и всего.

Чувствуя, что словоохотливый Ваня отвечает на этот раз слишком сдержанно, Павлина не стала расспрашивать. Она и сама заметила какой-то холодок во взаимоотношениях двух водителей. Разные они, очень разные. Внешне вроде бы схожи, одного роста, со спины не отличишь. Только у Вани волосы посветлей, а у Бориса иссиня-черные. Оба улыбчивые, но у Вани улыбка добрая, глаза светятся теплом и радушием, а Башнин насмешлив, высокомерно-снисходителен. Когда девушки впервые прибыли в военный городок и поселилась в холодной палатке (топить печку не умели, да и угля не хватало), пришел к ним Ваня Сказычев. Принес ведро сэкономленного ребятами угля, повозился у печки, наладил ее. И еще вернулся потом, извинившись за беспокойство: сухие сосновые щепки-полешки принес на будущее для растопки. А Башнин явился в палатку с гитарой и очень скоро начал намекать девушкам, что тепло может быть не только возле печки, есть и иные, более приятные способы обогрева. Подмигнул Павлине: давай, мол, без вещей на выход. После чего и был выдворен ею.

Ваня вообще обо всех заботится. Такой у него характер. А Башнин — тот больше о себе… Борис, конечно, веселий парень, отличный специалист, но какой-то разбитной, несерьезный, что ли. Нет в нем чистоты Сказычева, интеллигентности, как у Тургина-Заярного… И удивилась Павлина: о чем бы она ни думала теперь, мысли ее так или иначе возвращались к лейтенанту. Вот странно! Разве таким представляла она себе человека, который понравится ей?! Он должен быть решительным, мужественным и благородным. Рыцарем нашего времени. А Тургин-Заярный? Учитель с близоруким прищуром глаз. Аспирант, как его называют ребята. Не ее вроде бы идеал, но вот постоянно хочется видеть его, и все тут!

16

Доложив обстановку, командир разведывательной роты старший лейтенант Вострецов с несвойственной ему нерешительностью потоптался возле походного стола, за которым сидел над картами начальник колонны. Уловив какую-то недосказанность, Астафуров вскинул брови:

— Что еще у вас?

— Женщина, товарищ подполковник, умереть может. Молодая совсем. Вот тут кишлачок небольшой возле запруды. Духи его обстреляли. Женщина как раз во дворе была, три пули попало. Раны гноятся…

— Что же там, никакого медика нет?

— Был врач афганский из агитационного отряда и санинструктор с ним, только бесполезно. Муж, брат и отец у нее совсем темные, никого не подпускают. Нельзя, мол, чтобы мужчина женщину раздевал и смотрел. Верой запрещено… Она же, говорю, у вас концы отдает, а вы про веру… Но их не проймешь. Ладони вот так складывают, — показал Вострецов, — и глаза к небу. Пусть, значат, аллах решает… Врач сунулся было в комнату, а муж на него, как бешеный, аж слюна изо рта брызжет. Одежду порвал, со двора вытолкал.

— Печально, — сказал Астафуров. — Ну а мы-то способны помочь?

— По их обычаям, мужчину нельзя подпускать, а ханум — можно. Если ханум приедет, пусть осматривает, пусть лечит, они согласны.

— Та-ак, — раздумчиво качнул головой Астафуров. — Насколько я понимаю, в радиусе ста километров вокруг наверняка есть только две медицинских ханум. Хоть и не врачи…

— Они сумеют! Разрешите, товарищ подполковник! — С надеждой смотрел на него Вострецов, даже белесые брови на темно-бронзовом лице напряженно приподнялись, изогнулись. — Колонну мы не задержим. На бронетранспортерах сгоняем, а оттуда по проселку угол срежем, настигнем вас.

— А мину вы там на проселке не поймаете?

— Местных жителей проводить попросим, они знают. — И, видя, что Астафуров колеблется, добавил просительно: — Позвольте, товарищ подполковник! Не подведем!

— Ох, Вострецов-Вострецов! Слышали, что о вас капитан Орагвелидзе говорит? Он разведроту спасательной командой назвал, а вас — главным спасателем. Если за десяток километров вправо или влево от дороги имеется хоть один человек, которому помощь требуется, наверняка знать будете.

— Это моя обязанность, товарищ подполковник, знать все, что происходит справа и слева от маршрута, впереди и сзади. Вы же сами с меня спросите. Хотя бы для того, чтобы обезопасить капитана Орагвелидзе с его технарями!

— Не обижайся, Василий Васильевич, — сказал Астафуров, стараясь скрыть довольную улыбку, всегда появлявшуюся у него при виде Вострецова. — Не сердись на Орагвелидзе. Все мы сейчас в той или и ной мере спасатели. Гордись, разведчик! А насчет медсестер вот что. Приказывать им в данном случае я не имею никакого морального права, но к просьбе вашей присоединяюсь. Если они согласны, пусть едут.

— Разрешите идти?

— Да ведь по пойдешь— пулей помчишься, — с напускной ворчливостью произнес Астафуров, любуясь ладным, энергичным офицером.

— Так точно, помчусь, — озорно улыбнулся Вострецов.

— Про осторожность не забывайте, — напутствовал его подполковник.

Через несколько минут командир разведроты был уже в конце колонны. Объяснил девушкам, кому требуется помощь «медицинских ханум», предупредил о возможной опасности, передал слова Астафурова: не приказ, дескать, а просьба, думайте сами.

— Думать нечего, — отрезала Павлина Павленко. — Сумку в кабине возьму и — едем. Скорей, Тоня!

— Ну, девочки! — восторженно крутнул головой Вострецов. — Будь я холост, не сходя с места предложение бы сделал! Руку и сердце на всю жизнь!

— Мы вам не девочки, товарищ старший лейтенант, — строго ответила Павлина. — Это во-первых. А во-вторых, сразу двум предложение не делают. Что-то слишком