Очень тяжелые дни приходится нам переживать, и, вероятно, они будут еще тяжелее, еще более тесно наполнены идиотизмом варварства мещан, их трусостью, бесчеловечной и бессмысленной жестокостью. Позорная история этих дней будет написана рукою сурово справедливой, и много в этой истории будет посвящено великолепных страниц автору «Жан-Кристофа», одному из тех немногих, имя каждого из коих достойно величайшего титула — Человек Человечества. Вы, конечно, поймете, каким чувством вызваны эти мои слова.

Вое, что сейчас творится в Европе и — под ее разлагающим влиянием — на Востоке, да и всюду в мире, показывает нам, до чего трагикомически не прочны основы буржуазной, своекорыстной, классовой культуры. Вы знаете: я — марксист, не потому, что читал Маркса, кстати скажу: я мало читал его, да и вообще в книгах я ищу не поучения, а наслаждения красотой и силою разума. Ложь, лицемерие, грязный ужас классового строя я воспринимал непосредственно от явлений жизни, ст фактов быта. Поэтому происходящее в наши дни, возбуждая отвращение, не очень изумляет меня. По всем посылкам, которые наблюдал я за полсотни лет сознательной моей жизни, явствовало, что вывод из этих посылок должен быть грозным и сокрушительным. И — вот он, вывод: в стране Гёте, Гумбольдта, Гельмгольца и целого ряда колоссально талантливых людей, чудесных мастеров и основоположников культуры, — в этой стране всей жизнью ее безответственно, варварски командует крикливый авантюрист, человечишко плоского ума, бездарный подражатель искусного актера Бенито Муссолини. В этой стране, где проповедовалась идея культурной гегемонии немецких мещан над мещанами всей Европы, — теперь проповедуется отказ от культуры, возвращение назад, даже не к средневековью, а — ко временам Нибелунгов. Кто-то уже кричит: долой Христа! Возвратимся к Вотану! Это — на мой взгляд — уже юмористика, «комическое антре» клоуна. Не заметно, чтоб этот крик волновал «наместника Христа на земле», князя самой хитрой и сильной церкви, столь чуткого ко всему, что творится в Союзе Советов, где антикультурная деятельность малограмотных попов все еще не прекращена.

И снова — гонение на евреев! Позор этого гонения лежал до Октябрьской революции на России, на ее «диком, варварском народе», который вообще не знал еврея, ибо еврей в деревнях — не жил. И вот Германия 20-го века заимствовала этот позор от «варварского» народа. Какая дьявольская гримаса.

Хотелось бы очень долго беседовать с Вами, дорогой Роллан, но — я должен собираться в Москву. Еду послезавтра морем на Одессу. Мне полезно будет покачаться неделю на товарном пароходе. Море я люблю. И — устал за эту зиму. В Москве буду заниматься реорганизацией литературы для детей, они настоятельно и справедливо требуют расширения тем. Затем будем строить Институт по изучению всемирной литературы и европейских языков. Работы в Москве — гора!

Пришлю Вам отчет по работе спасения «Малыгина» — безумно героическое дело. Не нужен ли отчет о процессе англичан? Есть на английском языке. Интересный процесс.

Тотчас по приезде узнаю о Викторе Серже и сообщу Вам.

Крепко жму Вашу руку.

М. Горький

6. V. 33.

Р. S. Непрерывное развитие и углубление культуры будет возможно только тогда, когда вся масса трудового населения земли примет непосредственное, всестороннее и свободное участие в культурном творчестве — не так ли?

М. Г.

1092

В. А. ДЕСНИЦКОМУ

Начало августа 1933, Москва.

Василий Алексеевич!

Вам известно, что товарищи мои, большевики, увлеченные фабрикацией всяческих чудес, превратили меня, литератора, в географическое и административное понятие. Ты сообщил мне, что в Ленинграде готовится к печати сборник, посвященный археологическим изысканиям В Горьковском крае. Историко-культурное значение краеведения — дело серьезное, необходимое, и я долгом своим считаю всячески оному делу способствовать. А посему, получив на-днях из рук Е. П. Пешковой кучу различных старинных писем, предлагаю для сборника два письма Н. К. Михайловского и четыре П. Ф. Якубовича, — будьте добры, дорогой мой, пересунуть их редакторам сборника.

К письмам Якубовича следовало бы сделать кое-какие дополнения, но — некогда мне, я так оброс и продолжаю обрастать «делами», что все менее чувствую себя литератором, все более делопроизводителем, и не столько человеком, сколько — «краем». Вообще — «доведен до крайности» в смысле утраты времени для работы литературной. Так пусть «по крайней мере» хоть эти интересные письма напомнят читателям о времени, когда я влезал в литературу — осиное гнездо, каким она была, есть и, кажется, еще долго пребудет.

Письма «не без юмора». Особенно забавен прием, коим Якубович убеждал меня перешагнуть из «поганого» места — «Жизни» — в «святое место», сиречь в «Русское богатство». В 901 г., при встрече личной у Михайловского, в день рождения последнего, Якубович, сидя плечо в плечо со мною, заявил, между прочим, что он окончательно убедился в моей зараженности марксизмом и что «история никогда не простит мне измены народу». А беседа началась так незабываемо: «Вот вы какой!» — «А вы думали, я — хуже?» — «Читаете «Искру»?» — «Как же, читаю». — «А я — рву ее, рву и жгу». — «Разрешите пожалеть об этом». — «Себя пожалейте», — посоветовал он мне и прочитал мне весьма горячо длинную нотацию со ссылкой на стихи Некрасова, а также — на свои. Убежденнейший был человек! И стихи свои любил беззаветно.

Обидел я его сопоставлением «Мира отверженных» с «Мертвым домом». Между этими книгами почти 50 лет расстояния. И — странно! — у Достоевского каторжники грамотны, здоровы, а у Мельшиина — грамотных мало, хотя за 50 лет количество их должно бы вырасти, а качество измениться не так, как показано Мельшиным. Он возразил на это указание сердито: в «Мертвом доме» жили, по преимуществу, крепостные мужики, «народище здоровый», а в «Мире отверженных» — отверженные деревни после реформы 61 г., испорченные городом «ваши» — т. е. мои — «герои». Я признал, что это «полуправильно», а — не совсем, а он сказал, что «революцию делают рыцари духа, а не босяки», и на мое возражение, что я босяков революционерами не вижу, не считаю, он убежденно крикнул: «Нет, считаете, да, да, считаете, и это развращает молодежь. Вы анархист, вот что!» После чего мы выпили по стакану красного вина — удельного, № 18. В. Г. Короленко говорил мне, что эта беседа Якубовичем записана и легла в основу его статьи о марксистах, но автора уговорили не печатать ее. Вероятно, она сохранилась в архиве «Рус[ского] богатства» или Якубовича. В 14 г. мне напомнил эту стычку приятель мой по Тифлису Н. М. Флеров, бывший активным членом молодой «Народной воли» — организации Якубовича, — впоследствии эсдек.

Флеров видел Якубовича незадолго до его смерти уже больного, но и больной, он все-таки изругал Флерова за «измену». Крепкий был человек Петр Филиппович.