расположенной посреди водной пустыни, лишенной связи с внешним миром, а следовательно, и возможности привечать благотворителей (из Новгорода, например, в чьих землях она формально находилась), подающих «на кормление» братии, единственным источником средств, необходимых для ведения островного хозяйства, строительства, а также покупки на материке соли, муки, вина (необходимого для причастия) были сбережения насельников, священников и монахов, стремившихся на Соловки.

В житии преподобного Зосимы говорится: «Из окрестных мест приходили к нему (Зосиме. – М. Г.) многие иноки, хотевшие следовать его добродетельной жизни и духовному деланию. Он же, как чадолюбивый отец, с радостью всех принимал, и с безмерной кротостью и смирением духовно поучал, и давал телесный покой: всем равную еду и питье, одежду и обувь. И умножалось число братии – и все имели достаток, и было всего в изобилии, и жили по установленному порядку весьма благополучно… И учил братию сохранять все заповеди, содержащиеся в Божественном Писании святых апостолов и святых отцов семи Вселенских Соборов, непреложно соблюдать правила иноческой жизни».

На рубеже 60-х—70-х годов XV века братия Соловецкого монастыря разрослась настолько, что преподобный Зосима принял решение увеличить имевшуюся на острове Преображенскую церковь, а также построить храм во имя Николая Чудотворца, из-за которого в монастырских грамотах этого периода монастырь нередко будут называть «обителью святого Спаса и святого Николы».

Известно, что вскоре после начала своего игуменского служения преподобный Зосима получил от соборных старцев Кирилло-Белозерского монастыря послание следующего содержания: «Слышали мы раньше от людей, приходивших к нам с вашей стороны, об острове Соловецком, что прежде был он недоступен для людей из-за морских бед и тягот пребывания на нем – с тех древних лет, как солнце светит в небе… Ныне же слышим от многих очевидцев, что на острове том, Божиим изволением и молитвами Пречистой Богородицы и усердием вашего о Господе трудолюбия, создана обитель и собралось множество братии, и построен честной монастырь… Но одного вы лишены дара – того, кто жил (на острове. – М. Г.) прежде вашего о Господе трудолюбия и окончил свою жизнь в молитвах, трудах и посте, будучи совершенным в исполнении монашеских подвигов. Как и преподобные отцы в древности, так и этот блаженный Савватий, удалившись от мира и всей душой возлюбив Христа, принял блаженную кончину в радости, достигнув совершенства. Да и сами мы свидетели добродетельного его жития, потому что жил этот блаженный Савватий в Доме Пречистой Богородицы Кириллова монастыря. Ныне же даем вашей святости духовный совет: да не будете лишены такого дара, уготованного вам от Бога, но идя скоро, со рвением, перенесите мощи блаженного в свой монастырь, чтобы там, где он многие годы потрудился телесно, были положены и святые мощи его».

Послание это, можно предположить, потрясло подвижника («возрадовался душею»), потому как мистическое присутствие Савватия на острове, вне всякого сомнения, ощущалось, а мысленное с ним собеседование (Зосима и Савватий не были знакомы лично), как с началоположником Соловецкого иноческого жития и великим аскетом, все более и более побуждало преподобного Зосиму к еще большему самоограничению, к еще большему самоумалению, которые открывают подвижнику «духовное зрение», когда невидимое становится явным, а бессмысленное – глубоко символичным. По крайней мере, именно об этих добродетелях преподобного Савватия рассказывал Зосиме Герман еще во время их общения на материке, на берегу реки Сумы.

В житии Зосимы сказано: «Преподобный же игумен… пребывал во многих трудах и воздержании, стремясь всегда иметь память о смерти и о Суде Божием и побуждая себя к плачу духовному. И сделал себе гроб, и поставил в клети при келии своей; и той же величины выкопал себе могилу в земле своими руками. И каждую ночь выходя из келии до того, как начинали бить к утрене, плакал о своей душе, словно над покойником, над гробом своим». А ведь келья-землянка Савватия у подножия Секирной горы была таким же гробом, такой же домовиной (вспоминается, разумеется, и гроб преподобного Дионисия Глушицкого), в котором подвизался умерший для страстей, мертвец в миру, уже не человек, но еще и не ангел.

Вспоминая святого старца, Зосима знал, «что Савватий прежде (всех) подвизался в трудах, посте и терпении, и во многих добродетелях, а ныне мощи его лежат в неустроенном месте. И позвал он (Зосима. – М. Г.) на совет братию, и говорил: “Братия, как же мы соблазнились по неразумию о таком деле!”… и в тот же час стал он готовиться, вместе со множеством братии, к путешествию в судах по морю» на побережье, в устье реки Выг, где в часовне и был погребен преподобный Соловецкий пустынножитель, с кончины которого на тот момент прошло ровно тридцать лет.

Когда шнянка (парусно-гребное, плоскодонное, беспалубное судно у поморов) с мощами преподобного Савватия отошла от деревянного, наскоро сколоченного причала и в сопровождении карбасов, на веслах которых сидели Соловецкие монахи, начала медленно удаляться от берега, лишь один человек из тех, кто сопровождал на Соловки гроб с телом великого подвижника, почувствовал в эту минуту само вещество времени, его суть, его смысл, заключенные в словах из книги Екклесиаст: «Род проходит, и род уходит, а земля пребывает во веки. Восходит солнце и заходит солнце, спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь. Все вещи – в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем».

Прошло 36 лет с того дня, как этот человек вместе с преподобным Савватием под недоуменными взглядами рыбаков-поморов отправился на «остров мертвых», по сути, в небытие, туда, откуда не было возврата. И вот теперь, наблюдая за тем, как огромные поморские избы села Сорока постепенно растворялись в морской дымке, сначала превращались в едва различимые на береговой линии точки, а потом и вообще исчезали за горизонтом, Герман с изумлением и радостью ощущал, что времени нет, что сейчас, как и в 1429 году они вместе с многоопытным старцем Савватием, пришедшим на Дышащее море с Валаама, запоют из акафиста Смоленской иконе Божией Матери: «Радуйся, Благодатная Одигитрие Марие, и радости духовныя исполни нас».

Мог ли тогда, в 1429 году, Герман помыслить о том, что, спустя годы, он вот так же будет идти на Соловки со своим любимым другом, сподвижником и спостником, будет так же мысленно беседовать и молиться с ним? Едва ли, потому что заглядывать в будущее, предаваясь фантазиям, читай, соблазнам, было не в правилах монаха, для которого каждый