Шрифт:
Закладка:
Я. Еще бы я дерзнула сравнивать себя с Фомою!..
Не я. Не перебивай и не искажай моей мысли. Ты все-таки слишком умна (как бы ни поглупела) чтобы дерзнуть равнять себя с Фомою Аквинатом: я это знаю и не то хотел сказать. Но ты все-таки позволяла себе думать, что ты приносишь к ногам Христа какие-то ценности, что жертвуешь Ему чем-то высоким и святым, раз ты готова отказаться ради Него от своего ученого призвания, от положения, занятого тобою в научном мире вопреки тому, что ты женщина…
Я. Ага! Вот видишь! Ты сам признаешь, что мое несчастное бабье положение мешало мне и в научном мире, вне христианства. Помнишь, какой злобной завистью была встречена моя книга о гностицизме, когда раскрылся мой псевдоним[51]? Помнишь прения по этому поводу в Академии наук по докладу Ольденбурга[52]? Или забыл, сколько препятствий я встретила на первых порах в Париже? В том-то и дело, что женская доля вообще тяжела и что вообще крайне невыгодно иметь мужской ум в женском теле. Недаром еще Платон полагал, что душа попадает в женскую оболочку только в виде кары за прежние тяжкие проступки[53]! Вот я и несу на себе это проклятие, и всегда оно ложилось невыносимым бременем на всю мою жизнь. И только у ног Христа я нахожу успокоение. Пусть для Церкви я только презренная гадина – но для Него я только душа, Его искавшая, и перед Его благим взором несть мужский пол, ни женский.
Не я. Не ты ли говорила и писала, что Христа нельзя познать вне Церкви? Не ты ли смеялась над сектантскими усилиями создать какой-то облик Христа вне церковного учения и церковной традиции? Вот ты и пришла к Церкви, и она дает тебе ясный, определенный ответ на твой вопль тоски. Молчи и помни, что ты нечистая скотина не потому, что сама считаешь себя таковой в порыве смирения, а потому что это так на самом деле, и никакого акта смирения с твоей стороны нет в признании этого факта. Так учит Церковь. Недаром она не сохранила даже имен тех смиренных женщин, которые не отступили от Христа даже тогда, когда разбежались все Его ученики и даже первоверховный апостол трижды отрекся от Него… Смутные догадки, небрежное упоминание каких-то имен даже не собственных, а «матери такого-то»[54] или «жены такого-то» – вот все, что сохранилось в памяти церковной о тех смиренных женщинах, которые остались верны своему Учителю до конца и даже после Его смерти заботились о Его мертвом теле, не убоявшись страха иудейского[55]! Как это характерно! И ты говоришь о какой-то логике в этом учении!.. Погоди, не выходи из себя! Ты себя успокаиваешь тем, что и там, в миру, твое женское положение создавало тебе сильные препятствия? Да, конечно, – препятствия, затруднения, все то, что подзадоривает боевую натуру вроде твоей и заставляет все преодолевать. Недаром тебя так радовали твои победы на этом поприще. А здесь, пойми, мой друг, – не препятствия, а глухая стена. И все же на все домогательства права заниматься чем-либо более высоким, чем воспитание ребят да домашнее хозяйство, все же последовал бы неизменный ответ: non possumus[56].
Я. Я ничего не домогаюсь! Я ничего не хочу, никакой славы, никакого имени, никакого положения. Только быть у ног Христа!
Не я. Только не у самых ног, а то, сохрани Бог, осквернишь прикосновением или дыханием! Стой в притворе, гляди издали! А главное – молчи! Не вздумай учительствовать, хотя бы в ограде. Скотине подобает быть бессловесной!
Я. Пусть! Я лучшего и не заслуживаю! И как я смею кого-нибудь учить? Сама я несчастная, жалкая, обезумевшая…
Не я. Так! А где же хваленая «гармония умственных сил и влечений сердца»? Значит, все-таки отказ от первых?.. Тише, не бейся так головою об стену! Во-первых, ничего этим не добьешься, кроме шишки на лбу, и тебе опять придется, как на прошлой неделе, надвигать апостольник[57] на самые брови, чтобы скрыть подозрительный кровоподтек.., во-вторых, разбудишь сестру[58], и она на тебя опять насплетничает…
Я. Ну и пусть ее! Какое мне дело до ее сплетен или доносов?
Не я. Как какое дело? Опомнись, diva Julia… Ты обязана давать во всем пример и не допускать повода к доносу… Ты навеки рассталась со столь любимым твоим одиночеством, с возможностью заниматься чем угодно в тиши твоего кабинета. Ты навеки замкнулась в круг интересов нескольких баб, которые всегда будут питать к тебе черную зависть за то, что ты на них не похожа, и никогда, никогда не уйдешь от их зорких глаз, устремленных на тебя с явною целью на чем-нибудь тебя «подцепить»…
Я. Да замолчи же, проклятый! Я ведь знала, что делала. Я ведь знала, что не в мужской монастырь поступаю!
Не я. Ну, конечно, знала, и потому-то именно я считаю тебя действительно обезумевшей или окончательно поглупевшей. Всегда ненавидела общество глупых баб – и вдруг выбрала его навсегда!! Или воображала, что в женском монастыре найдешь тихую келью, где будешь заниматься ученым трудом? Ха-ха-ха! Сочетание богослова и монашки – просто умора! Пойми, что не бывать тебе ученым схоластиком, хотя бы неведомым, но блаженствующим в своей тихой работе! Ты монашка, монашка – из породы тех, кто стоит на паперти и просит «на Миколу-угодника»… Никто не отличит тебя от них. Ты просто монашка – получеловеческое существо, вызывающее гадливую жалость!
Я. Пусть! Пусть, в этом – мой крест! Господи, дай мне сил! Дай мне сил – да будет воля Твоя, – но дай мне сил нести этот крест! Ты видишь, я изнемогаю…. Я все, все Тебе отдаю, – дай мне сил жить только Твоею волею! Прими мою жертву, всю себя приношу без остатка – но
