А потом здание вздрогнуло. Вернее, вздрогнула земля – и все, что на ней.

С грохотом и звоном вылетели стекла в только что сданных новостройках, взвыли сигнализации машин, снова врубилась совершенно неуместная торжественная музыка, что-то заскрежетало, кто-то закричал, с потолка посыпалась бетонная крошка. Людвиг наверняка упал бы, если бы не стоял на четвереньках над погасшей сигиллой.

А Тимур, едва успевший подняться после толчка, снова грохнулся на пол. И оттуда, с пола, сдавленно прошептал:

– Что ты сделал?

«Нет, это ты сделал», – мог бы ответить Людвиг.

Мог бы, но не стал.

В конце концов, это была его сигилла. Его ученик. И его ответственность. Только магия, запустившая процесс, была чужой, но это легко исправить.

Людвиг приложил к сигилле обе ладони, напитывая линии своей силой. Символы, конечно, выгорели подчистую и второй раз сработать не смогли бы, но этого и не требовалось. Главное – стереть все следы Тимура, сделать вид, что колдовал другой человек и именно этот другой допустил ошибку: выставил для части вспышек отрицательную высоту.

Отрицательная высота… Забавное словосочетание, если вдуматься.

Но как еще описать ситуацию, когда сгусток энергии летит не в небо, а вниз, к земле? Летит, врезается в нее – и плевать, есть ли вокруг люди, вещи, деревья, дома, – и взрывается россыпью разноцветных искр.

Очень, наверное, красиво.

И очень, наверное, больно – для тех, кто успеет хоть что-то почувствовать.

От конфликта своей и чужой магии сводило руки. Лицо тоже свело – в какую-то странную гримасу, больше похожую на волчий оскал. Силы не хватало, в глазах темнело, в ушах гудело, уличные крики и шум слились в неразборчивый монотонный гул.

И на фоне всего этого мысли текли медленно и неспешно.

Торопиться было действительно некуда.

Теперь уже некуда.

– Что ты сделал?! – повторил Тимур. – Что ты…

– Что надо, то и сделал. Не мешай.

– Да что ты творишь? Рехнулся, что ли? Убери руки, а то я…

Руки Людвиг послушно убрал, но только для того, чтобы затереть ладонью несколько символов. А лучше – рукавом. Чтобы уж точно непонятно было, где притаилась ошибка и кто ее допустил.

А потом отстраненно подумал, что впервые слышит у Тимура акцент.

Обычно мальчишка говорил совершенно чисто, но сейчас в речи вдруг отчетливо прорезался торопливый татарский говор. Где он его подцепить-то успел, от отца, что ли? Да тот вроде тоже всегда на русском общался.

Общался.

В прошедшем времени или все же нет?

Уж очень он близко к расчетному месту взрывов стоял. Или успел удрать, забежать в подъезд, чем-то заслониться? Все же фейерверки не мгновенно падали.

Не мгновенно, но довольно быстро.

С магами-то все должно быть в порядке. Даже этот с его мизерным запасом силы наверняка сумел выставить щит, с этим у него никогда проблем не было. Мог, конечно, растеряться, замешкаться… Нет, ерунда, обязан был успеть!

Но как же остальные?

Почему-то вспомнилась девушка, вся работа которой состояла в том, чтобы вынести ножницы. И вторая, с ключами. И те, кто за этими ключами пришел, – радостные, воодушевленные. И журналисты. И зеваки из соседних домов.

– Мама, – прошептал Тимур.

И бросился вниз по лестнице.

Людвиг проводил его взглядом и неторопливо закончил с сигиллой. Кое-что стер, кое-что добавил, влил еще немножко силы, окончательно путая магический след. Теперь все выглядело так, словно преступник пытался избавиться от улик, но не успел, потому что…

Если бы в строящемся доме были двери, они непременно распахнулись бы от удара ноги. Или головы, потому что Рыбников ворвался на этаж в волчьем обличье и, не размениваясь на пустые рычания, набросился на Людвига. Повалил на пол, клацнул клыками возле горла. Кажется, у него даже слюна закапала.

Людвиг не был уверен, потому что закрыл глаза (да и после таких затрат магии зрение все равно сбоило и показывало мутную темноту), но что-то влажное по коже потекло. А потом давящие на грудь лапы превратились в мужские ладони, и знакомый голос рявкнул:

– Так это ты, сука?

– Технически я – кобель, – устало поправил Людвиг. – Но вообще – да, я.

– На хрена?

– Не знаю. – Точнее, не успел еще придумать. – Возможно, мне просто надоело быть хорошим мальчиком.

И очень не хотелось, чтобы другой хороший мальчик опять оказался под мостом. Или на мосту. Или еще где повыше.

Только в этот раз вряд ли кто-то полез бы его ловить.

Раньше Людвиг побаивался Рыбникова. По крайней мере опасался и заметно напрягался при нем, как и положено в присутствии вожака стаи.

А сейчас перестал. Безразлично стало.

Бывают такие моменты в жизни, когда многое становится безразлично.

Безразлично, когда орут, безразлично, когда бьют, безразлично, когда заталкивают в машину, куда-то везут, тащат волоком в подвал, швыряют в душную комнату без окон, защелкивают тяжелый тугой ошейник для блокировки второй ипостаси, а потом опять бьют, опять орут и пристают с дурацкими вопросами: «Кто тебе велел? Кто тебе заплатил? Почему ты это сделал?»

Прежде чем давать ответы, хотелось бы узнать, что рассказал Тимур. Что он успел увидеть и понять?

Но Тимур не приходил, только Рыбников и один из его сыновей. Должно быть, старший. Или просто самый жестокий. И молчаливый. На подколки и сарказм он не реагировал, на ругань не обижался, на вопросы не отвечал. Глухонемой, что ли?

Впрочем, тоже безразлично.

Нечто похожее на страх мелькнуло лишь однажды, когда Людвига швырнули животом на пол и наступили коленом на спину, мешая двигаться. Потом зачем-то дернули за правую руку и вытянули ее вперед.

Типичная поза Супермена, который летит спасать мир, – разве что плащ за спиной не развевается и трусы не поверх штанов.

Вырываться было бесполезно, Рыбников крепко сжимал запястье Людвига своей огромной лапищей и молчал настолько красноречиво, что становилось понятно: за любое случайное движение кто-то расплатится сломанной рукой.

Хм, кто бы это мог быть?!

– Вы мне ее отрубить решили? – спросил Людвиг. – Я, конечно, не знаток исторических тонкостей, но вроде бы руки раньше рубили за воровство, а не за массовое убийство.

Вместо ответа ему немедленно дали в ухо. Сзади. Тот самый условный глухонемой, который фиксировал спину и плечо. Видимо, все-таки не глухой, услышал же как-то!

Зато сам Людвиг после удара несколько секунд не слышал вообще ничего, кроме звона в собственной голове. Не то чтобы там до этого царили тишина и покой, но сейчас стало особенно некомфортно. До тошноты.

– Молчу, молчу, – вздохнул он, очень уж хотелось оставить последнее слово за собой.

А то мало ли, вдруг это слово окажется совсем последним. В жизни.

Но нет, пронесло: дверь камеры (по-другому называть эту комнату не получалось даже мысленно) приоткрылась, и внутрь зашла милая тетенька, чем-то отдаленно похожая на фрау Вальд. Правда, у фрау Вальд не было ни одной татуировки, а