Шрифт:
Закладка:
Потянулись дни и ночи, наполненные ожиданием. Все чего-то ждали, печники тянули с работой, чтобы не строить понапрасну печи, переселенцы все так же ждали смерти, Фролов с вохровцами ждали, когда выкопают землянки в спецпосёлках, а Фрол ждал ответа на своё тайное письмо.
Его не отпускали с острова. Указание из Томска с подписью Краузе обязывало уполномоченного Панина находиться в отряде коменданта почти безотлучно. Фрол переживал, как там Галина Георгиевна, Григорий Алексеевич, Роза, но покинуть остров не мог. При пересчёте переселенцев, выгруженных на остров Назино 19 мая 1933 года, выяснилось, что из шести с лишним тысяч осталось неполных две. Остальные умерли, были съедены, утоплены и расстреляны при попытках побега. Многих изуродовали, чтобы выломать золотые протезы. Эти тоже погибли. Посчитали количество общих могил, получилась внушительная цифра. Семьдесят восемь братских могил, хотя никаких могил, в общем-то, не было, были могильники, куда сваливали трупы и изъеденные скелеты.
Однажды Панин перестал ждать, уселся на берег в восточной части острова и стал слушать недовольных орланов. Ему показалось, что птицы зовут его к себе, они хотят, чтобы он стал вольным и требовательным, обладающим властью, и тогда люди станут прислушиваться к нему, выполнять его указания, а не делать вид, что боятся. Затем Фрол поймал себя на мысли, что хочет застрелиться. Прямо здесь, на обрыве, на том месте, где вчера прикончили уголовников. Все шесть упали в реку. Никто из них не закричал, не застонал. Они приняли свой конец как должное.
Панин вытащил пистолет, подержал его на ладони, приставил к виску. Холодная сталь охладила его пыл. Отец и мать не переживут, если узнают, что он проявил малодушие. Они другие. Они железные, как этот пистолет.
Перед глазами поплыли безрадостные, но достойные дни из детства. Вот они с отцом у богатого соседа за столом, отмечают окончание страды. Сосед угощает, на столе изобилие, но отец Фрола не чванится, сидит за столом на равных, подкладывая сыну в тарелку куски пожирнее. Родители всегда работали с утра до ночи и не стыдились труда, отец умел делать всё, что не могли другие, мать, никогда не знавшая усталости, вечно хлопочущая по хозяйству. Нежностей в семье не было, родители — люди суровые, но справедливые. Нет, они не поймут сыновней слабости, им будет стыдно перед людьми за Фрола, не выдержавшего первого испытания жизнью.
Панин убрал ствол и задумался. Письмо оказалось бесполезным. Оно просто не дошло до товарища Сталина. От него скрыли письмо, чтобы он не узнал о беззакониях, творящихся на острове Назино. «Если нет в нашей стране человека, способного изменить обстоятельства на острове, значит, это сделаю я. Именно я изменю обстоятельства, приведшие к массовой гибели переселенцев! Я докажу свою правоту. Нельзя поступать с людьми, как со скотиной. Люди не заслуживают такого отношения. Не для того совершали революцию, чтобы мучить простых людей. Я добьюсь справедливости, но сначала я верну Галину Георгиевну её мужу!» — С этими мыслями Панин вернулся на стоянку.
Комендант Фролов молнией метнулся к нему, хватая воздух открытым ртом: «Товарищ уполномоченный, там по вашему письму прибыли из центра. Прям из Москвы прилетели на самолёте!» Комендант трясся, как осенний высохший листок на ветру. Фролов выглядел плохо, очень плохо, он похудел и иссох, став похожим на истощённого переселенца. «Это он от страха», — подумал Панин, и, отодвинув плечом коменданта, двинулся навстречу московской комиссии.
Именно в эту минуту Фрол пожалел, что не застрелился на обрыве. Навстречу ему шёл Александр Николаевич Рагузин, но это был немного другой Александр Николаевич, не старый пьяница, не балагур, не желчный язвенник. Навстречу Панину двигался, именно двигался монументальный сияющий московский проверяющий чин, в лайковых сапогах, в элегантном френче, в чёрных перчатках и с богатой тростью. Рагузин заметно прихрамывал. У Панина зашумело в голове и перехватило дыхание, снизу по ногам подступал липкий страх, постепенно расползаюшийся по всему телу.
— Товарищ уполномоченный, а мы ведь по вашему письму прибыли!
В тоне Рагузина не было желчи, скорее равнодушие. Панин молча протянул руку, Александр Николаевич пожал вежливо, но сухо.
— Нам необходимо очистить остров! Ни одного человека к утру не должно быть!
Рагузин сделал вид, что не узнал Панина, разговаривал с ним, как с незнакомым человеком. И тому, и другому было выгодно быть неузнанными. Фрол подтянулся, вдохнул воздух, но не смог выдавить из себя ни слова. Страх оказался сильнее воли. Вместе с Рагузиным на самолёте прибыли и другие официальные лица, с Паниным они разговаривали бесстрастно, как с явным и откровенным безумцем, но никто его не упрекнул, не обвинил в напористости, всё было чинно и по-партийному. Московские товарищи отнеслись к исполнению служебного и партийного долга с полной ответственностью. Фролу не разрешили отбыть с острова даже на пару часов. Он должен был проконтролировать погрузку и выгрузку переселенцев в спецпосёлки.
В этот раз дело наладилось быстро. С раскорчёвок сняли людей, те спешно выкопали землянки, в поселения завозились необходимое оборудование. Появилась посуда, алюминиевые чашки, ложки, котлы. Там, где выгружали людей, Панин видел врачей в белых халатах, что для этих мест являлось большой редкостью. Через три дня остров Назино опустел. Валявшиеся повсюду человеческие кости присыпали травой и землёй, закапывать не стали. Члены московской комиссии решили, что чуть позже дадут поручение, чтобы прислали команду могильщиков, которые должны успеть закопать трупы до покосов. Орланы, издав последние кличи, улетели в свою глухомань. Остров вернулся в первоначальное состояние. Уже через неделю бывшая стоянка первобытных людей заросла дикой травой.
* * *Рагузин с помощниками, убедившись, что на острове не осталось ни одного человека, отбыл в Москву. Александр Николаевич на прощание окинул Фрола загадочным взглядом, но ничего не сказал. Выглядел московский гость блестяще: новые сапоги, начищенные до умопомрачительного блеска, новые перчатки, новый френч, наглухо застёгнутый
