мне эту главу из «Встреч с замечательными людьми», я всегда тревожилась об этом трагическом моменте его жизни и испытывала благоговейный страх от того, что это может случиться со мной. Потом я медленно пошла домой, осознавая, что я сказала своё слово, и всё закончилось. Что ещё я могу сделать? Если мой учитель мне это сказал, он знает, что делает, и что я не могу поступить или ответить по-другому.

Под предлогом ужасной головной боли я ушла в свою комнату, задёрнула шторы для того, чтобы побыть в темноте, и легла в кровать… Что я пережила, невозможно описать. Но я не хотела, чтобы страдал мой муж, поэтому я ничего ему не сказала… Это было за четыре дня до того, как я достаточно сильно почувствовала, что нужно проснуться и начать жизнь заново.

Несколько лет после того, как мы покинули Приоре, г-н де Гартман продолжал писать музыку для фильмов, чтобы заработать на жизнь. Его псевдоним был Томас Кросс, Кросс была девичья фамилия его матери. Как только он заработал достаточно, он стал посвящать всё своё время своей собственной музыке.

В 1933 году продав Приоре, г-н Гурджиев переехал в Париж. Несколько раз он посылал кого-то, чтобы попросить нас вернуться, но, как и у моего мужа, у меня было очень сильное ощущение, что я не могу и не должна этого делать, не имеет значения, как сильно я этого хочу. Несмотря на это, ни я, ни мой муж не изменили своего отношения к г-ну Гурджиеву. Он всегда оставался нашим учителем, и мы всегда были преданы его учению.

Однако контакт никогда не обрывался. Мы продолжали видеться с мадам де Зальцман так часто, как только возможно, и поддерживали отношения с Успенскими. Несколько учеников г-на Гурджиева приходили к моему мужу учиться играть на фортепиано. Г-н де Гартман также давал уроки по композиции и оркестровке нескольким знаменитым музыкантам.

Поскольку он стал хорошо известен, многие из его новых работ – его первая симфония, несколько концертов, циклы песен и произведения для фортепиано – были впервые исполнены оркестром Ламурё и другими музыкальными коллективами Парижа, Брюсселя и Лондона, часто за роялем был мой муж. Его новый камеди-балет «Бабетта», сочинённый по либретто Анри Казна, впервые был поставлен в Опере Ниццы.

Прошло около двадцати лет. Мы жили в Гарше, очень близко от Парижа. Однажды поздно вечером в октябре 1949 года, снежной ночью, позвонила мадам де Зальцман из американской больницы в Париже, и сказала, что г-н Гурджиев серьёзно болен, и его только что привезли туда. Она сказала, что сообщает нам об этом, если мы вдруг захотим приехать в больницу, и также потому, что она очень хотела бы, чтобы мы были с ней. Как мы были ей благодарны!

Мой муж был в кровати с приступом учащённого сердцебиения, к которому у него была склонность. Однако, услышав новости, он вскочил с кровати, сказал мне заводить машину, наш старый «Панар», и мы немедленно поехали в больницу. Мы не смогли увидеть г-на Гурджиева, потому что он был слишком слаб. Но никто не думал, что конец так близок. Мы приехали домой поздно ночью, намереваясь вернуться рано утром, чтобы увидеть его. Но на следующее утро, в девять часов, позвонила мадам де Зальцман и сказала, что четверть часа назад г-н Гурджиев умер…

Мы поехали в больницу. Тело г-на Гурджиева лежало в маленькой больничной часовне. На его лице было чудесное выражение умиротворённости и красоты… Четыре дня он лежал в этой часовне, потому что по религиозным причинам похороны не могли состояться ранее. Днём и ночью часовня была наполнена людьми.

За день до похорон тело положили в гроб и перевезли в русскую церковь на улице Дарю. Туда пришла маленькая группа людей, чтобы присутствовать на коротком молебне. Когда священник закончил церемонию и вошёл в алтарное помещение, он закрыл шторы. В этот момент погасло электричество. Мы думали, что священник выключил свет. Церковь погрузилась в темноту, освещенная только маленькими свечами, горящими перед иконами. Мы стояли в приглушённом свете около пяти минут в глубокой концентрации и умиротворённости.

Потом мадам де Зальцман, мой муж и я пошли искать священника, чтобы спросить его о панегирике, который он предлагал произнести на церемонии похорон. Он сказал, что сожалеет о том, что мы должны были стоять в темноте, потому что по неожиданным причинам электричество пропало как раз тогда, когда он закрыл алтарные шторы.

Опасаясь, что священник скажет что-то неподходящее, г-н де Гартман дал ему панегирик, который он сам для него подготовил. Будучи хорошо знаком с уставом русской Церкви, он написал его таким образом, что последними словами, произнесёнными священником возле гроба г-на Гурджиева, были слова из «Борьбы магов»:

«Бог и его ангелы удерживают нас от злых дел, помогая нам всегда и везде помнить своё Я».

Хронология

В архиве де Гартманов содержалось поразительное количество оригиналов документов, сохранённых несмотря на трудные условия путешествий с Гурджиевым. Военные записи Фомы, медицинские бумаги и освобождение от армии; их большевистские пропуска для экспедиции в горы; удостоверения места жительства в различных частях России; афиши и программы концертов, опер и пьес; паспорта с визами для их многочисленных путешествий после Константинополя; отдельные письма и дневниковые записи; и, конечно же, детальный список дат для почти каждого произведения музыки Гурджиева – де Гартмана. Все эти датированные документы сделали возможным создание замечательно полной хронологии Работы Гурджиева в эти годы.

Новый свет на старую загадку

Гурджиев не указал в своих произведениях дату своего рождения. Это осталось неизвестным. Выводы о дате его рождения делались на основе косвенных фактов из его книг, но результатов было много, они были разные и недоказуемые.

В первой редакции «Всё и вся», опубликованной после его смерти, на суперобложке был указан годом его рождения 1872, но в поздних изданиях дата изменилась на 1877, потому что на этом настаивала его младшая сестра, очевидно, основываясь на той дате, что была указана в паспорте. Но 1877 год, как год рождения, противоречит почти всем другим историческим свидетельствам. Тогда Гурджиеву должно было быть не больше одиннадцати лет, когда он отправился в свои путешествия.

Ольга де Гартман была убеждена, что Гурджиев был значительно старше, но не могла найти доказательства, чтобы подтвердить альтернативу 1877 году. Она мало верила в правдивость паспорта, потому что в её собственном официально была записана дата рождения 1896 год, в то время как на самом деле она