разом…

А после сволокли в лес, да к дереву привязали.

Допытываться взялся один, бородач. Друзья его поодаль встали, стряпку завели, костер затеяли, снедь немудрящую из пестерей подоставали… Основательно расположились.

Бородач же не тратился на досужие разговоры.

Спрашивал. Бил. Водой отливал. Спрашивал. Бил. Водой отливал.

Где рукой голой старался, где — цепом всамделишным.

Счет времени чаруша потерял. Кажется, утром все началось, а нонче Луну вздымали. Варнаки еще один костер запалили.

Одного кат хотел: чтобы Сумарок кнутов-братьев ему выдал.

Как прознали, билось срозь туман в голове у Сумарока. Или из друзей кто по оплошке ляпнул? Сам он не дурак был, не занослив, не болтлив. О приятельстве своем с кнутами помалкивал. Но, видать, ходили слухи по народу.

Сумарок бы скорее язык себе откусил, чем Сивого кликнул, в круг ножевой.

…язык не язык, а пальцы ему выломали. Сумарок, стыдно молвить, от боли сомлел, не сдюжил, уронил голову — пока допросчик его водой обливал, чуть не захлебнулся.

— Ну? — спросил бородач, на корточки присел. — Надумал?

Сумарок надумал. Как откашлялся — плюнул в черную бороду.

Дознатец вскочил на ноги, под дых ударил.

— Так будь по-твоему, чаруша, — прошипел.

Отошел — Сумарок едва видел, как тот спицу-щепу какую в пламени калит. Казалось, тело от битья да холода в колоду онемело, а тут по коже ровно мороз продрал: смекнул, к чему ведет.

Не большой труд узнать, чего одноглазый пуще смерти страшится: вовсе зрение потерять.

Вернулся к нему бородатый, спицей покрутил.

— В последний раз добром спрашиваю. Где дружки твои?

— Здесь, — сказали из темноты.

Повскакивали, да поздно: как жмара налетела. Плеснуло, ровно из ведра, когда первого татя от паха до горла пропороли — завалился в огонь. Тонко, как заяц, другой заверещал, и с влажным хрустом его выкрутило, будто тряпку сырую. Двое других прочь кинулись, но далеко не ушли — одного дугой закинуло, рвануло затылком к пяткам. Дружка его наизнанку вывернуло, как рукавицу.

Спрашивающий дальше всех убрался, да запнулся в темноте, упал, пополз прочь, локтями сор лесной загребая.

Поспел обернуться.

— Нет! Нет, нет, я не…

Сивый поднял руки и свел ладони, схлопывая голову человеку — точно комара прибил.

И стало тихо.

***

— Посмотри на меня, Сумарок, — Варда приподнял за подбородок, едва касаясь пальцами.

Как путы резал, того чаруша не приметил: кровь зрение замыла.

Варда убрал ему волосы с лица, легко подул.

Будто полынью, травой скошенной повеяло. Сумарок вдохнул, еще раз вдохнул, удивившись про себя, что боли не чует.

Открыл глаз.

Старший кнут смотрел пристально.

— Легче?

— Да…да, благодарствую, — выдохнул Сумарок.

Варда бережно взял его руки в свои, нахмурился.

— Будет изрядно больно, а после уйдет, — упредил честно.

Сумарок мелко кивнул, зажмурился.

Кисти словно в горло печи пылающей засунули; не сдержался, вскрикнул глухо. И почти сразу — отпустило.

Поглядел. Будто не торчали прежде пальцы ветками переломанными. Обратно все целые. Удивленно пошевелил, не чувствуя досады.

Варда же промолвил с мягкой укоризной:

— Почему не сказал им, Сумарок. Обвел бы, словами ложными утешил. Нешто думал, мы за себя не постоим?

— Так он, верно не для себя спрашивал. — Отвечал Сумарок медленно. — Им, дураком, жар загребали. Вертиго, мормагоны, князья ли… Чей бы ни был подсыл, а я вас никому не выдам.

Варда задумался, затуманился. Вдруг резко повернулся, толкнул брата прочь, в темноту, не дал приблизиться.

— Умойся сперва, — наказал. И добавил тише. — Все в порядке. Я позаботился.

Казалось Сумароку, что вся поляна в смоле черной.

И — обутрело, ветер поднялся, бросил в лицо убоиной, свежим мясом распаханным…

— Пойдем отсюда, — Варда помог ему на ноги встать, обвил за пояс, за плечи. — Не место, негоже тут рассиживаться. Сивый нагонит.

Чаруша только тут подумал, что разговористого младшего кнута и не слышал.

Варда уверенно, настойчиво потянул его прочь, торопясь увести.

Сумарок не стал противиться.

***

— Как ты это делаешь?

Сумарок все крутил перед глазами кистью.

— Умею. Как Сивый оборачиваться, — Варда мягко потянул его за волосы, чтобы не вертелся, продолжал вдумчиво водить гребнем. — Слушай, Сумарок. Мы ценим верность твою, крепость. Но если бы ты умер под пытками, что бы хорошего стало?

Сумарок головой покачал.

После купальни горячей в сон тянуло: стоило глаз прикрыть, как тяжелела, темнела голова. Сумарок из последних сил бодрился.

— Пускай. Вы друзья мои. Вы того стоите.

Варда волосы ему доплел, на плечо косу перебросил, длинно вдохнул, будто собираясь для отповеди, но тут дверь отворилась.

Сивый подсел за стол, тяжело оперся локтями. Речной сыростью от кнута тянуло, железом холодным, полынью горькой.

Уставился на Сумарока.

Тот также таращился в ответ.

Сколько не виделись, подумал. Сивый на Тломе был, так с самого цвета вишневого и не показывался…

Варда поднялся.

— Хорошо. После поговорим. Прежде тебе отдохнуть бы, Сумарок. Сивый, внизу буду ждать.

Сивый кивнул, не глядя.

Варда вышел.

— Успокоился?

— Охолонул малость, ага, — Сивый облизал острые зубы.

— Я тебя не стал держать. По заслугам пришлось. Однако не думай, что всегда будет такое позволено. Мы людям оберегатели, не палачи.

Сивый хмуро глянул.

— Понял уже. А все же мало, мало… Надо было птицами обернуться, на части порвать…

Варда молвил:

— Довольно и того, что в лугаре нынче о звере лютом толкуют. И когда — накануне Ночи Соловьиной. Без того люди пуганые…

Отвечал Сивый со злым смешком:

— Полезно им бояться. В тонусе держит.

Варда отвечал с укоризной:

— Страх рождает злобу. Злоба — скудоумие. На что нам такой скот, мелкий, тупоумный да злобный?

Сивый сердито отвел с лица волосы.

— Узоров не разводи, Варда.

— Твоя правда. Довольно сказанного. Вот что… Вернемся к месту. Всех ты порешил, а повыспросить бы не мешало, кто навел.

Кнут сердито плечами дернул.

— Так кровь спросим. Кровь — не язык, лгать не обучена. Благо, там ее нонче — ведрами черпай…

В сон Сумарок провалился, как в беспамятство. Все утро проспал, весь день, только к сумеркам очнулся. В горнице один был, кнуты убрались.

Умылся, одежу переменил — вздел порты, рубаху с подпояской — да вниз спустился. Как раз к вечерней трапезе собирали. Гости тут же гудели. Было людно, но места каждому хватило.