Шрифт:
Закладка:
Запыхавшийся детеныш стоял рядом в сумраке, весь в ссадинах от ушибов, которые получил во время лихорадочной погони за матерью. Сторожко поводя длинными ушами и прерывисто дыша, он метался вокруг своей могучей распростертой родительницы и топал, и пыхтел, и жалобно повизгивал. В этот день он еще совсем не пил воды. Детеныш долго метался и скулил и опасливо вертел ушами, потом смирился с необычным поведением матери, и ему захотелось пить. Посапывая и поскуливая, он стал искать соски, тыкаясь мордой в материнский бок. Носорожиха лежала, задыхаясь, а детеныш прижал уши к голове и опустился на колени, но она лежала неудобно, тогда он сам распластался на животе, протолкнул голову под ее заднюю ногу, ухитрился поймать ртом сосок и принялся сосать.
Взошла луна, и носорожиха по-прежнему лежала, вздымая серебристые в лунном свете бока, и черная кровь лилась из шеи и задней ноги; она хрипела и задыхалась, и детеныш громко сосал. Удавка сжимала дыхательное горло, но через некоторое время она все-таки немного отдышалась. На ноге петля пропорола мясо до кости. Теперь, когда носорожиха обмякла, нахлынула боль, дикая, жгучая, пульсирующая боль там, где тугой трос врезался глубоко в шею и в ногу. Но до смерти было еще далеко.
В лунном свете появились гиены. Припадая к земле, чуя запах крови, зная, но еще не смея, они кружили в зарослях и зорко следили за детенышем. Детеныш их слышал и чуял, и он скулил, подняв голову вверх; он метался вокруг матери, озираясь и прислушиваясь, непрерывно поводя ушами. Ему было очень страшно, но, если бы кто-нибудь тронул мать, он яростно атаковал бы противника, стараясь поддеть его своим крохотным, чуть больше сантиметра, рогом.
Могучая носорожиха тоже наконец услышала гиен, услышала сквозь боль и муки; и она попыталась подняться на ноги, чтобы встретить врага лицом к лицу и дать ему отпор, и натянутый трос ослаб, и камни отпустили бревно. Вслепую, опустив голову, задыхаясь и пытаясь нагнать страх на гиен, она заковыляла назад через камни, но горло было перехвачено удавкой, и вместо рева получился хрип. На темных камнях она споткнулась и упала на колени, снова поднялась и заковыляла дальше, и кровь капала из ноги и шеи, и детеныш трусил за ней.
Задыхаясь, свесив голову, могучая носорожиха брела вслепую через залитые лунным светом заросли, и тяжелое бревно волочилось следом за ней, цепляясь за корни и выступы, и трос врезался глубже и глубже, как и было задумано, и гиены шли по ее следам. Она волочила заднюю ногу, и нога с перехваченной тросом костью подкашивалась, потому что все мышцы были рассечены; она оступалась и подтягивала ногу и снова оступалась. Детеныш трусил за ней. Она шла медленно, с каждой минутой все медленнее, и шаталась, и хромала, и падала, громко хрипя сдавленным горлом. Всю долгую лунную ночь носорожиха ковыляла, волоча за собой бревно. Ее одолевала жажда, огромная пасть была широко разинута, но она думала только о том, как уйти от удушья. Кровь широкой, черной, поблескивающей в лунном свете струей текла по мощной шее и по искалеченной задней ноге.
Под утро началось воспаление, адская боль толчками пронизывала распухшие раны. Жажда стала нестерпимой. Иногда носорожиха падала без сознания, потом опять приходила в себя от собственного хрипа, от пронизывающей боли, от тяжелого, глухого шума в голове, от гулкого стука собственного сердца. Но до смерти все еще было далеко. Смерть придет не сегодня, в жаркие дневные часы, и не ночью, может быть, даже не завтра днем и не завтра ночью. Придет, когда гангрена напоит черно-зеленой адской отравой всю громадную тушу — разве что носорожиха до тех пор сама себя удушит. Разве что явятся львы. Или наберутся смелости гиены. Или явится браконьер, выследив жертву по метинам, оставленным на земле бревном, и добьет ее копьем. Но в этот час браконьер был далеко, вливал себе в глотку пиво. Так что смерть придет нескоро.
Когда рассвело, все помыслы могучей носорожихи были о том, чтобы напиться, и она направилась к воде, огромный черный умирающий зверь шел к воде, ковыляя и хромая, и задняя нога подкашивалась, и всякий раз широкая темная спина кренилась, и глубокая кровавая рана на шее всякий раз открывалась, и обезумевшие глаза вылезали из орбит. И детеныш трусил за ней следом.
Солнце стояло высоко в небе, когда носорожиха приблизилась к воде. Раздувавшиеся громадные ноздри почуяли воду, и она разинула громадную пересохшую пасть, и детеныш тоже почуял воду. Вниз по длинному, сухому, накаленному косогору, через желтые, серые, бурые заросли ломилась носорожиха, волоча за собой бревно, хрипя, падая, одолеваемая нестерпимой жаждой и дикой болью. Семьсот метров… после долгого перерыва еще шестьсот… потом… потом еще пятьсот… четыреста… и сквозь чудовищную муку она явственно чуяла запах воды.
В двухстах метрах от водопоя бревно опять зацепилось. Застряло между двумя деревьями. Трос рывком натянулся, и носорожиха упала и начала брыкаться толстыми ногами, силясь встать, и в исступлении мотала головой и билась на земле, силясь встать и дойти до воды, но все ее движения и все рывки теперь были медленными, вялыми. Потом она обмякла, распластавшись на боку, заарканенная тугой удавкой, и могучие бока ее тяжело вздымались, и пасть была разинута, и ноздри раздувались, но встать она не могла. Воспаление образовало кровоточащий, гноящийся, толстый, широкий ошейник, и заднюю ногу опоясывала рана до кости.
Весь этот долгий жаркий день громадная носорожиха пролежала на земле неподалеку от воды. Иногда она пыталась встать. Иногда ей это удавалось, и она пыталась идти на трех ногах, и петля осаживала ее, врезаясь все глубже и глубже, и обезумевшая носорожиха неистово мотала опущенной головой, сражаясь с удавкой, хрипя от жажды и удушья, и снова падала на землю. Иногда она впадала в забытье. Но воздух еще поступал с хрипом в легкие, и адская боль приводила ее в себя, и она опять силилась встать и опять падала. Мухи облепили ее глаза и пасть и раны на толстой распухшей шее и на ноге. Потом явились муравьи, явились, привлеченные запахом крови, большие черные муравьи. Детеныш не отходил от матери и скулил. Ему было очень страшно и очень
