И вот попробуй тут найти слово живое, родниковое, то единственное, что ляжет на сердце читателя! Это никому не видимый, почти шахтерский по изнурительности труд. Здесь даже Интернет не поможет со всеми своими миллионами сайтов. Лишь редкому художнику открываются чистые, будто промытые в небесной лазури, слова. Они не поучают, а согревают и утешают, как теплая, чуть грубоватая от натруженности бабушкина ладонь.

Вот в рассказе «Кулики-сороки» бабушка лепит из теста праздничную птичку, приговаривает, а нам бы слушать ее да слушать без конца: «Кулик — это тебе не то да се да энто самое… Ево из хлебного остатка, из одольев не вот-то сварнакаешь. Сиволапый получится. Кулик — он ба-а-а-рин. Белой мучицы требует. Штоб лепился-то ладно да послаже был… Вот берегла запасец на случай…»

И как хорошо посиживать рядом с бабушкой в теплом доме, когда на улице ходит промозглый ветер, а весенняя вода-снежница норовит залить двор и подкрасться к крыльцу.

Несколько лет назад, посылая в журнал «Смена» свой новый рассказ, Евгений Иванович писал: «В этой вещице я пытаюсь рассмешить, хотя юмор и хохмачество — не моя стезя. По сути своей — я романтик и лирик, во всех своих повестях и рассказах я непременно кого-то люблю и сочувствую (хотя о самой любви писать стесняюсь)…»

В одном из рассказов писатель признавался, что может работать, только «искренне любя и счастливо созерцая». Этим счастливым созерцанием, как солнцем на утренней зорьке, пронизаны все книги Евгения Носова, начиная с самой первой (она вышла в 1958 году и называлась «На рыбачьей тропе»). Они полны, как Ноев ковчег, не только зверушками и птицами, но и тем тишайшим народцем, что неприметно живет у наших ног. Тут и мураши, и медлительные шмели, одетые в теплые плюшевые шубки. Здесь и сгорбившийся, как старик, сухой подсолнух, и молодая крапива, что глядит барыней. А над ними сыпет моросейный дождишко. А вокруг — сама земля наша, голубая странница в бескрайних космических полях.

Все живое, всё с душой, с тихой думою о чем-то своем. И как бы ни был одинок человек, он всегда в соседстве с природой. Научись понимать ее, жалеть, побереги всякое малое создание — и ты не будешь одинок. Вот увечный Колыпа (из рассказа «Алюминиевое солнце») — самый бедный крестьянин в деревне, ему и печь-то к весне протопить нечем, и он выпрашивает полешко у дальнего родственника. Тот спихивает с воза березовую кряжину, которая оказывается потом трухлявой, но из этой трухи вываливаются уснувшие на зиму лесные муравьи. И Колыпа радуется им, как заморским гостям, бережно собирает мурашей в банку и относит в тепло, чтобы сохранить их покой до весны, а там отпустить на оттаявшей опушке. И сколько хлопот с этими мурашами, сколько счастья!

В одном из писем другу, переселившемуся из города на хутор, Евгений Иванович пишет: «Я порадовался тому, что у тебя свой клочок земли. Это то, что можно любить воистину — большой и тихой любовью — каждую травинку у обочины, каждый лопух под плетнем…»

Вот из этой любви и вырос тот дивный пейзаж в книгах Носова, что привел писателя на вершину отечественной словесности конца XX века. Представляю, что кто-то поморщится при слове «пейзаж». Ведь и я в детстве спешил пролистать описания природы — они казались досадными «завитушками» на словесной ткани. Хотелось поторопить писателя: ну скорее, не глазей по сторонам, не задерживай героев, пусть они мчатся, бегут, крутятся в водовороте сюжета!

Так же и стихи меня долго не волновали, пока однажды, лет в тринадцать, я не узнал в стихах Николая Рубцова наш вологодский двор: сараи, поленницы, плач радиолы…

…и полные слез

Глаза моей девочки нежной

Во мгле, когда гаснут огни…

И, прочитав это стихотворение, — а оно длинное и прекрасное, — я тоже заплакал. Спрятал под подушку книгу, а на другой день снова читал. И как-то само собой мне открылось, что такое поэзия, что такое настоящая литература, и я перестал пропускать у классиков длинные описания природы. Я узнавал в них переживания раннего летнего утра и зимних сумерек, родные звуки — скрип снега под валенками, гудки паровозов, запахи костра и речной воды, очарование звездного неба…

Верю, и ты, юный читатель, обязательно узнаешь что-то родное в пейзажах, которыми открываются почти все рассказы и повести Евгения Носова. Пусть это случится не сразу, не при первом чтении. Но настанет такой вечер, такая минута, когда ты вместе с Варькой и Сашкой (из рассказа «Варька») побываешь в ночном, посидишь у костра, а конь будет тянуться к тебе, тыкаться мягкими губами в лопатки, обдавая теплым травяным дыханием. И какое упоение ты переживешь, когда Варька и Сашка поскачут в открытые луга навстречу ветру!

А какая радость вместе с маленьким Женей и дедушкой Алексеем отправиться на зимнее болото бить камыш на растопку (рассказ «Кто такие?..»), по дороге открывая целое птичье царство. Как сладко ехать назад на санках, лежать на вязанке хвороста и слушать сквозь дрему дедушкин голос: «Одно слово — птицы!.. Куда захотели, туда и полетели. Ни тебе вода, ни огонь — все нипочем. То-то что воля! Да-а… А я и сам… Иной раз завеюсь, запропастюсь куда-нито… Аж душа возликует! Займется радостью и согласием со всей этой тишиной и благодатью. И ты, как в младенчестве, как заново народился. Все тебе чуется внове: и как земля пахнет, и кора, и снег. И забываешь про все на свете… Одни глаза да уши… Да мир в душе… <…> Где-то люди в неправде барахтаются, в поеде друг друга, в суете непролазной… Да одумайтесь вы! Раз живете! Эх, дела наши…»

И как тут не вспомнить, что последний, завещательный рассказ Евгения Ивановича Носова (он ушел от нас 12 июня 2002 года) называется «Покормите птиц!». По просьбе писателя это название высечено и на его надгробном памятнике. Поздней осенней порой про этот рассказ хорошо бы узнать и самым маленьким — тем, кто читать еще сам не умеет. Прочитайте его вслух в домашнем затишье — и увидите, как заторопятся малыши мастерить вместе с вами кормушку. С каким торжеством будут выносить ее на улицу! А потом от окна не оторвешь, всё будут высматривать — прилетел кто или нет…

«Кормушка — вещица нехитрая. Под нее иногда приспосабливают даже обыкновенный пакетик из-под молока. Такая тоже сгодится. <…>

<…> Кормушку не принято