– Назарыч! Да ты что, не узнал? – Жека, сбросив рюкзак, хлопнул его по плечу.

– Приехал? – дружелюбно улыбаясь, Назарыч явно пытался вспомнить, кто перед ним.

Все стали здороваться с пастухом.

– Саша.

– Назарыч.

– Толик.

– Назарыч.

– Борис.

– Борис? О! У меня козел Борис!

– Назарыч, приходи на родник сегодня, стихи читать.

– Обязательно буду! – Назарыч приложил два пальца к виску и повел своих коз наверх, а компания отправилась дальше.

– Я познакомился с ним в прошлом году, – говорил Жека. – Этот дед пишет отличные стихи. Простые и добрые. Великое счастье и хорошая примета – повстречать Назарыча. Но еще больше повезет тому, кто слышал его дивные глаголы. Назарыч – он как пугливая птица удачи. Его бесполезно звать. Он приходит сам, тогда, когда чувствует, что нужно прийти именно сюда.

Они спустились вниз, прошли насквозь виноградник и остановились на обрыве, возвышающемся метрах в двадцати над берегом. Слева, за небольшим леском, на фоне Аюдага виднелись гурзуфские скалы-близнецы, а справа, за виноградниками, белым парусом маячил санаторий соседнего поселка Ай-Даниль.

Большая, укрытая рощицей поляна у родника, про которую говорил Жека, была действительно занята. И не только она. И в самой рощице, и на берегу моря, – все было забито самым разным народом. Лишь с краю лесочка пустовал небольшой загаженный пятачок.

– Если почистите, – будет отличное место… Тут какие-то восточные люди живут. – Жека показал на двух молчаливых женщин, несших к роднику грязную посуду. – А вон их гуру.

На обрыве, скрестив руки, стоял крепкий бритоголовый мужик с хорошо выраженным мышечным рельефом. Он стоял неподвижно, как скала, и молча смотрел вдаль.

– Памятник, – пробормотал Монгол.

– Они здесь живут как монахи Шаолиня. По деревьям, правда, не бегают, но над землей летают. Правда, нызэнько-нызэнько, – засмеялся Жека. – Ну ладно, бувайте. Во-он мы там стоим, – он кивнул вниз, где у кромки моря топорщился зеленый тент и виднелась кривая, сплетенная из тростника, халабуда.

Том пошел на родник. Увидев идущих навстречу женщин, он громко спросил:

– Добрый день, товарищи женщины. А можно рядом с вами стать?

– Тщщщщ! – зашипела одна из них, сделав страшное лицо и поднеся палец к губам. – Тихо! У нас не принято говорить. Слова портят ауру места!

– Хорошо! – прошептал Том. – Мы будем молчать.

– Вообще мы никого к себе не пускаем, но так и быть. Вы можете здесь поселиться, если только будете молчать. В самом крайнем случае говорить тихим шепотом.

– Мы согласны! Мы готовы умереть здесь, и не издать ни звука.

Одна из женщин посмотрела на Тома как-то по-матерински, – с сочувствием и недоверием одновременно, но ничего не сказала.

Они очистили небольшую полянку от мусора, заодно раздобыв пару замусоленных кружек и миску. Затем притащили соломы и камышей, и вскоре уже сидели на обрыве, свесив ноги вниз и любуясь окрестностями. Как же здесь было хорошо! Звенящий и жужжащий край, где если солнце и опускает в воду свои золотые ресницы, то совсем на чуть-чуть, а зима не наступает никогда. Крым – место, где, как в детстве, все больше, выше и зеленей! Край вечного праздника!

Пока они готовили еду, Том мимоходом наблюдал за их необычными соседями. Молчунов набралось десятка два. В основном это были женщины за сорок. Среди них мелькали два-три подростка и двое маленьких детей. К вечеру, когда солнце скрылось за горами, они собрались на самой большой поляне и выстроились рядами по четыре. Впереди молча стояли юноши и дети.

Лысый гуру вышел вперед, повернулся к ученикам, расставил пошире ноги, потоптался. Он был в просторном белом кимоно.

Медленно, с силой вдыхая воздух, он поднял руки, затем опустил их, присел на одно колено, выпрямился, прижал руки к груди… Все повторяли за ним. Дети старались больше всех, отчего раз за разом падали на мягкую, покрытую сухим сеном, землю.

Тома отвлек Монгол.

– Пошли в этот Тифлис, за хлебом.

– В Гурзуф, что ли?

– Может. Я не помню, как его там, по матери. Есть хочется.

– Так денег нет.

– Было у меня немного денег, на нычке, – вздохнул Монгол. – Эти уже совсем последние.

Они спустились на неухоженный дикий берег и через полчаса вышли на окраину города.

Гурзуф оказался каким-то совсем домашним. Кривые улочки, отполированные до металлического блеска каменные лестницы, уютные тупички среди цветастых домов, притаившиеся по углам огромные камни дикой, выпирающей из земли породы. Белые лесенки, ведущие в крохотные, будто вывернутые наизнанку дворики-квартиры со старыми продавленными креслами, фикусами в кадках, моложавыми старухами в белых шляпах и непременными черными котами. Длинные, напоминающие старые деревянные поезда, мансарды вторых этажей. Увитые виноградом каменные дома, цветы в горшках, цветы на стенах, карабкающиеся лианами по столбам и заборам, цветы на окнах и улицах. И крыши, крыши, крыши, – ржавые и новые, укрытые старой черепицей и крашеной жестью, с крохотными чердаками и кривыми оградками, с позабытым деревянным хламом и блестящими баками для воды. Крыши, бегущие вверх, скачущие ступенями вниз, перетекающие, сползающие, сливающиеся в одну сплошную пеструю лестницу, укрывающую собой целый город… Казалось, сама жизнь обосновалась тут – цепко, надолго, крепко оплетя его своими живоносными корнями.

– Это не город, – Том не мог сдержать своего восхищения. – Это камень, на котором гнездятся люди.

Побродив по улочкам, они купили хлеба и отправились вниз, к морю.

– Пошли сюда, – сказал Монгол.

– Мы тут не были.

– Да какая разница? Направление то же. А там как-то вывернем.

– Пошли. – Том пожал плечами.

Дорога свернула вправо, затем вновь пошла вверх. Монгол уверенно шагал вперед. Они вроде бы шли к лагерю, но забирали все выше, петляя среди домов и гаражей, пока не вышли на дорогу, поросшую по обочинам старыми елями и пыльными кипарисами. Дома кончились.

– Что за дороги? Ни одной развилки. Теперь идти в самый назад, – буркнул Монгол, сел на асфальт и, сняв кеды, принялся связывать порванный шнурок. Том сел рядом, у вмурованной под асфальт сточной трубы. Один ее край торчал из обочины, немного свисая над склоном.

– Хорошая нычка! Я бы сюда что-нибудь запрятал. Никто не найдет.

– Никто бы сюда ничего не спрятал, по одной причине. Это сточная труба, из нее все вымоет, – рассудительно ответил Монгол.

Том устало поднялся, заглянул в трубу. Засунул в нее руку…

– Опа! – и с выражением фокусника он вытащил оттуда пухлый пакет.

– Уфф, – выдохнул Монгол, вытаращив глаза. – Открывай скорее!

В пакете оказались аккуратно свернутые штаны болотного цвета и черная мастерка с затягивающимся желтыми шнурками капюшоном.

– Вот это подарок! – воскликнул Том, победно размахивая обновкой. – Смотри, как раз на меня. А я уже