Шрифт:
Закладка:
Я смотрел издалека на этот магазин почти с жалостью и ел, подставляя лицо солнцу, блин из гречневой муки с джемом. Их продают на улице без карточек. Немецкий книжный магазин — одно большое недоразумение. Пальцы у меня были немного липкими от остатков джема, и я свободно рылся в книгах. Я рылся в улыбающемся и свободном духе, оставленном здесь для всех. И купил «Индиану» госпожи Санд.
5.6.1941
Один из рабочих, проживающий в приюте для поляков на авеню Ваграм, больной и доведенный до отчаяния издевательствами госпожи маркизы (она заставляет их каждые три дня переезжать из одной комнаты в другую), выпрыгнул с пятого этажа. Это самоубийство произвело на всех нас угнетающее впечатление. Сегодня прошли похороны несчастного. Между прочим, на похоронах был господин советник и от имени гестапо положил на могилу венок из бело-красных цветов. Речи не произносил и стихотворения Асныка не читал. Господин советник отвратил меня от Асныка и позитивистов на всю жизнь.
Говорят, англичане собираются войти в Сирию. Об этом судачат все консьержки. Значит, похоже на правду. Но-о-о-о-о ре-е-е-е-ешатся ли-и-и-и-и?
7.6.1941
Англичане, наверное, на самом деле собираются вторгнуться в Сирию. Консьержки уже вторглись, а они еще нет. Титаны быстрого решения. Может, все-таки французы будут защищаться.
9.6.1941
Англичане вторглись в Сирию. Невероятно! Французы решили защищаться! Но без объявления войны англичанам. Немцам они могут сказать: видите, мы с вами. Англичанам когда-нибудь скажут: мы не хотели войны, мы были с вами. Нет, не могу поверить, что ЭТО Франция. Не хочу, потому что знаю, насколько мы склонны говорить другим дерзости. Но то, что творится во мне… У Франции, правда, хорошие адвокаты. Вот именно, а ЕСТЬ ли они; и не слишком ли часто тени мертвых говорят с нами голосами живых? Это тайна Франции, и Франция умеет превосходно с ней обращаться. Великие писатели и мыслители Франции еще не умерли, хотя уже давно похоронены. К счастью! Gott sei Dank![288] Если Франция когда-нибудь действительно позволит им умереть, если отречется от них, ей конец. И конец нам всем.
12.6.1941
«Индиана» и «Валентина» госпожи Санд. Я с удовольствием погрузился в атмосферу французского романтизма. Эдакий садово-подстриженный романтизм, лунно-бесполый. Слова — словечки, предложения — предложеньица, чувства зефирные, несмотря на все усилия автора придать им силу урагана. Травка, птички, ухоженные пруды, деревья и листья на шпалерах, как в театральных декорациях. Органди{12}. Общее впечатление: старательность и элегантность. Все выдержано на уровне, равномерно и ритмично, как сонаты Карла Черни, исполняемые с метрономом. Даже преступление или самоубийство не в состоянии взволновать. Просто форте (боже упаси, фортиссимо), необходимое в действии, как писательские знаки в тексте. Самоубийство или преступление обладают здесь силой восклицательного знака. Даже не двух восклицательных знаков, потому что никто уважающий себя не ставит два восклицательных знака. Quelle vulgarité![289] Разве только Бальзак, enfant terrible французской литературы, о котором часто говорят с улыбкой как о непослушном Юзе{13}. Куда ей до Бальзака. Я восхищаюсь им потому, что он сумел показать, как регулируемая река французской литературы может бурно разлиться и пениться, что это действительно наводнение, а не заранее продуманное открытие плотины. Когда я читаю Бальзака, мне кажется, что я нахожусь на огромном заводе. Стук спутанных предложений, здесь вращается колесо, там что-то сломалось, и раз за разом повторяемое dont[290] скрежещет, как плохо смазанный подшипник. (…Un fauteuil d o n t les bras étaient terminés par des têtes de sphinx bronzées d o n t la peinture s’en allait… — «Cousine Bette»[291].) Мы не придаем такого значения стилю и хорошей форме, как французы. Вот почему он увлекает нас гораздо больше.
«Теневая черта» Конрада. Я открыл его во второй раз. Какое потрясающее умение описывать неуловимые вещи простыми словами. Описанием самой материальной и уловимой вещи он может передать настроение, когда язык и слово становятся бессильны. Надвигающаяся буря ощущается в самых незначительных действиях его персонажей. Вы все время думаете не о действиях, а о буре.
Наконец-то лето. Вечером идем в Венсенский лес. Пруды и зелень — как на идеальном пейзаже. Хуже — как на олеографии. Из зоопарка доносятся крики павлинов, в пруду плавает пара лебедей.
13.6.1941
После обеда бульвар Сен-Мишель и Люксембургский сад. Тепло и солнечно; во всем чувствуется некая дрожь. Солнце ослепляет. Я ел блин с джемом и щурил глаза. Стучат деревянные подошвы. Разбросанные на столах книги — как горы конфетти. Хочется брать их горстями и разбрасывать. В Люксембургском саду тихо. Шорох камешков под ногами прохожих и крики детей у бассейна. Бася заводит знакомство с каким-то мальчиком и слушает, как он профессионально рассказывает про свою яхту; а я ассистирую при запуске большой подводной лодки, высунув вместе с ребятами язык при запуске этой махины. Один парусник попал под фонтан и не может выбраться из-под водной струи. Мой мальчик смеется. Подводная лодка поплыла и исчезла; мальчики спешат на другую сторону пруда. Я надеваю очки и иду за ними. Очень интересно. Потом мы сидим на скамейке, закрыв глаза, и нам хорошо. Что-то витает в воздухе, словно улетающая легкость жизни, мыслей… Это может заменить многое. И правда заменяет.
14.6.1941
Елисейские поля. Солнце, шляпы, шляпки, чалмы с цветами, туман вуалей. Крашеные ноги, платья будто с застенчивыми турнюрами, прически а-ля 1900-й. Печенье с земляникой на террасе кафе. Твердым шагом проходят немцы, высматривая «добычу». Есть из чего выбирать. Рядом с нами два немца с женами. Две огромные Валькирии, как гром среди ясного неба, в красочном и ярком окружении. Как кариатиды среди танагрских статуэток. От них несет квашеной капустой и пивом, а также прекрасной кухней с рядами фаянсовых банок с надписями: «Reis», «Salz», «Pfeffer». А на полотенцах вышиты афоризмы.
16.6.1941
Проезжаю сегодня по Венсенскому лесу. У немцев там военные автомастерские. Сегодня в них царило лихорадочное движение. Они собирали вещи, сворачивались, уезжали. Люди стояли и
