Шрифт:
Закладка:
И почти в те же годы, а может, ближе к перестройке Юлий Ким (опять не удержусь от цитирования его, ну кто может лучше сформулировать!) «внес свой посильный вклад в борьбу за мир, которую тогда развели Карякин с Алесем Адамовичем и Анатолием Беляевым (главный редактор журнала «ХХ век и мир». – И. З.)»[56].
Карякин, много писавший в те годы о глобальных проблемах, всем друзьям и недругам втемяшивал мысль о том, что человечество стало технологически смертным. Это произвело на поэта сильное впечатление. И он то ли от страха за человечество, то ли по зову совести написал удивительное музыкальное сочинение «Ной и его сыновья», притчу о Генсеке ООН, пожертвовавшем жизнью сыновей для того, чтобы человечество свою смертность осознало.
Пьесу напечатали в вышеупомянутом журнале «ХХ век и мир». А Сандро Товстоногов поставил спектакль в Театре Станиславского. Но понадобилась артиллерийская поддержка ответственных работников Международного отдела ЦК и самого «тяжеловеса» Александра Бовина, чтобы все дошло до зрителей. Да еще накануне премьеры Сергей Шакуров, который должен был играть Ноя, сломал ногу, и пришлось Юлию Киму самому выйти на сцену. Зритель тех первых спектаклей не проиграл!
В воздухе чувствовались перемены. Если раньше я с опаской передавала только надежным друзьям в институте самиздат и тамиздат, напечатанный на машинке, то теперь мы с одним надежным человеком приспособили в институте ксерокс для внеслужебных целей. Вообще-то, ксероксы были во многих учреждениях, но только там, где надо, и всегда под строгим контролем: работающие на них были обязаны вести учет распечатанных страниц. Но мы печатали и Высоцкого, и Галича, и Кима для себя и даже для начальства, ну, конечно, с учетом, кто есть кто. Ко мне с просьбами достать билетик на Таганку обращались многие. На карякинских спектаклях «Современника» в малом зале по «Запискам из подполья» нередко набивался полный зал наших сотрудников.
В. Лукин, Ю. Ким, И. Зорина на международной конференции Азиатско-Тихоокеанского региона «Диалог, мир, сотрудничество». Владивосток. Октябрь 1988
Ну а когда пришел Горбачев, джинна гласности выпустили из бутылки – и понеслось. Заговорили все. Как грибы, повылезали всякие неформалы. И все-таки было страшновато.
Однажды в институте пришедший к нам в Отдел развивающихся стран работать из КГБ специалист по Латинской Америки N. как-то почти дружески заметил мне: «Вот вы теперь разговорились, а ведь всех вас, неформалов, учитывают. Уж о твоем Карякине знают всё, каждый шаг – на учете». Признаться, я труханула. И когда услышала новую песенку Кима «Историческую перестроечную», подумала: «Ну, точно про меня!»
Ну, ребята, всё, ребята,
Нету ходу нам назад,
Оборвалися канаты,
Тормоза не тормозят.
И дрожу я мелкой мышью
За себя и за семью:
Ой, что вижу!
Ой, что слышу!
Ой, что сам-то говорю!
Как намедни на собранье
Что я брякнул – не вернешь…
Вот что значит воздержанье,
Вот что значит невтерпеж!..
И я чую, как в сторонке
Востроглазые кроты
Знай фиксируют на пленке
Наши речи и черты,
Так что, братцы, нам обратно
Ветер ходу не дает.
Остается нам, ребята,
Только двигаться вперед!..
И вдруг в один прекрасный майский день (оказалось, как раз в День пограничника, 26 мая 1987 года) на Красной площади в Москве, рядышком с собором Василия Блаженного, приземлился на легком самолете молодой немецкий пилот, мальчишка (18 лет!). Вышел из самолета и стал раздавать автографы. Примерно через час его арестовали.
Но вся перестроечная общественность, все сторонники «нового мышления» успели возрадоваться. Москвичи временно переименовали Красную площадь в Шереметьево-3. А потом пошли слухи, что у фонтана возле Большого театра выставлен пост милиции – на случай, если всплывет американская подводная лодка.
И кто опять написал лучшее поэтическое приветствие? Конечно, наш веселый и ироничный трубадур Юлий Ким. Пимен наш великий, хроникер всей нашей жизни.
Кадриль для Матиаса Рустра
Здравствуй, киндер дорогой,
Гость, никем не чаемый,
В нашей склоке мировой
Голубок отчаянный!
Прилетел, настрекотал,
Крылышки расправил,
Агромадный арсенал
С ходу обесславил!
Генералы ПВО,
Вам навек спасибо:
Не убили вы его,
А ведь как могли бы!
Партия, правительство,
Есть такое мненье:
Отпустите вы его
В виде исключенья.
Это будет торжество
Нового мышления!
А кто точнее всех зафиксировал перестроечные бои в Союзе писателей СССР, в частности дебаты, кого считать русским, а кого русскоязычным писателем? Опять Ким:
Позвольте, братцы, обратиться робко:
Пришла пора почистить наш народ,
А я – простой советский полукровка,
И попадаю в жуткий переплет.
Отчасти я вполне чистопородный —
Всесвятский, из калужских христиан, —
Но по отцу чучмек я инородный,
И должен убираться в свой Пхеньян.
Живой душе не дайте разорваться!
Прошу Правление РСФСР:
Таким, как я, устройте резервацию,
Там, где-нибудь, – в Одессе, например.
Там будет нас немало многокровных:
Фазиль, Булат, отец Флоренский сам,
Нам будут петь Высоцкий и Миронов,
Вертинский также будет петь не вам.
Каспаров Гарик тоже двуединый.
Разложим доску, врубим циферблат,
И я своей корейской половиной
Его армянской врежу русский мат!
А вам скажу, ревнители России:
Ой, приглядитесь к лидерам своим!
Ваш Михалков дружил со Львом Кассилем,
А Бондарев по бабке – караим!
Тут подоспели новые дела. Моя родная Прибалтика начала отделяться от «советской родины». Как же я возрадовалась за латышей, хотя они продвигалась медленнее своих соседей. Зато в Литве в марте 1990 года Верховный совет Литовской ССР во главе с Витаутасом Ландсбергисом провозгласил независимость.
И вот весной 1990 года наш Пимен пишет «Письмо великого
