жить в города, в основном в Берлин, откуда в свою очередь люди устремлялись за лучшей жизнью на запад. В итоге дома в то время продавались по бросовой цене, и её семья купила малюсенький одноэтажный домик, поскольку отец, работавший инженером, сохранил должность после выкупа завода концерном Siemens и получал хоть какие-то деньги. Так вот, ночь в деревне была первобытно живой. Пели птицы и стрекотали жуки. Журчала вода и шелестела листва. Звуки казались волшебными, Мари представляла себя в джунглях и подолгу не засыпала, читая и слушая ночь. Потом она стала студенткой, сначала в Берлине, а затем в техническом университете Мюнхена, куда перевелась благодаря великолепной успеваемости. Там девушка любила гулять ночами в парках в надежде услышать волшебные звуки из детства. Но городская ночь предстала совсем другой. С шумом моторов, визгом мотоциклов, сигналами и сиренами, музыкой и смехом молодёжи. Эта ночь ей тоже полюбилась. Она не была первобытной, но была демонстрирующей мощь человека. В Нью-Йорке и Токио, куда её приглашали на научные конференции, Мари оказалась шокирована, увидев ночь, полной неоновых огней и шума, который как симфония струился отовсюду. Была ещё Москва, где ощущался дикий русский ритм, игнорирующий правила и время суток. Ночи в российской столице, где она пару раз побывала во время подготовки к полёту, запомнились особенно хорошо, может быть благодаря присутствию Димы, с радостью выгуливавшего её, Мичико, Раш и Криса. Остальные практически не тренировались в России.

Марсианская ночь была совсем другой. Пустота и тишина. Никакой жизни. У девушки мелькнула мысль, что может стоит дать Марсу шанс – выйти ночью наружу и попробовать «услышать» его ночной голос, который мог заключаться в мерцании звезд и переливах рыжего неба. Но выходы ночью были сопряжены с перегрузкой скафандров из-за чудовищного холода, да и вообще запрещались. Марсианская ночь была мертва. Они были тут первой жизнью за миллиарды лет, и после исчезновения людей, как вида, планета снова на миллиарды лет станет мёртвым шаром, вращающимся вокруг гаснущего Солнца.

Мари встала с постели и подумала, что ей очень не хватает Димы рядом. Это может и слишком рано, но она поняла, что дальнейшие игры могут только всё испортить. Пора решить раз и навсегда – пара они, или нет. И стать его женщиной так, как это должно быть. Мысль о том, что она могла потерять любимого в результате ужасной катастрофы ещё раз бросила её в дрожь, и Нойманн решила, что надо выпить кофе и почитать. Она оделась, сходила в душ, быстро ополоснулась прохладной водой, причесалась, взяла планшет и пошла вниз, в кают-компанию.

* * *

Войдя на кухню, Мари застала там Шана, наливающего кофе. Он удивился, увидев девушку, а потом нахмурился. Ей очень хотелось быть злой, заставить Чжоу извиняться за то, что соврал, расспросить и понять, почему тот вообще так поступил. Но настроение было совсем не для разборок, так что она решила дождаться, когда он уйдёт, сесть с чашкой кофе в кают-компании и почитать с планшета «Войну и мир». Мари пыталась читать в переводе и в оригинале одновременно. Это оказалось неимоверно сложно, потому что русский язык Льва Толстого был слишком богат на объёмные речевые обороты и редкие слова. Однако на планшете можно было видеть два текста рядом, что позволяло освоить язык гораздо лучше. Впрочем, сейчас может стоит посмотреть какой-нибудь фильм, а не нагружать мозг чтением на двух языках.

– Привет, Мари. Не спится? – Шан всё же пошёл на контакт. Надо его как-то отвадить.

– Привет, Шан. Зашла попить кофе, – сухо ответила она. Нойманн решила быть лаконичной, может китаец поймёт, что она не настроена разговаривать.

– Понятно. У меня сейчас смена начнётся, Хилл сдаёт мне вахту через полчаса, – с первого раза Чжоу не понял, что разговору не рады.

– Ясно, – ещё более отстранённо произнесла девушка и подошла к освободившейся кофеварке.

Шан стоял со своей кружкой рядом и не уходил, попивая напиток маленькими глоточками, пока она готовила кофе себе. Что ж ты тут стоишь-то? Значит, придётся уходить самой. Можно почитать и в комнате.

– Ты молодец, что спасла Диму. Но не стоило рисковать жизнью, – заявил Чжоу после небольшой паузы.

Отвечать? Промолчать? Он напрашивается на выяснение отношений, что ли?

– Не стоило клеветать на него и на Мичико, – всё же парировала она и тут же пожалела. Зачем начинать разговор?

– Да, не стоило. Но это было на эмоциях. Как я мог простить ему такое? – Шан выглядел несчастным, а не злым. Почему же? Что ему такого сделал Дима? Впрочем, а какое ей дело? Нет, всё же дело было. Не свинья ли её мужчина? Не поторопилась ли она с уверенностью в его положительных качествах?

– Это из-за того, что вы поссорились после переговоров? Он тебе что-то сказал… – начала она, но Шан не дал договорить.

– Мари, при чём тут слова? Дело не в этом разговоре, а в тебе! – почти прокричал он.

Дело в ней? Постойте, нет, не может быть!

– Не изображай из себя ничего не понимающую! – чуть тише, но всё равно на повышенных тонах продолжил Чжоу. – Ты же прекрасно знаешь, что нравишься мне. Я был уверен, что и я тебе нравлюсь! Я чувствовал искру несколько раз и мечтал о тебе весь год! А он увёл тебя, влез, где его вовсе не ждали!

Вот тебе и раз… Мари вздохнула и подняла взгляд, упёршись взором прямо в его глаза.

– Шан, не знаю, что ты себе нафантазировал. Мне приятно, что я тебе нравлюсь, но кто тебе сказал, что мне нравишься ты? Нет, ты мне нравишься, но как друг. Я никогда не думала о тебе, как о мужчине, уж извини. И Дима меня не «уводил», он ничего не сделал, это я, только я сама! Но твоя подлость всё равно непостижима! Как можно говорить, что я тебе нравлюсь, и одновременно делать мне так больно? Ты в своём уме? Так ты ухаживаешь за девушкой, Шан? – Мари постепенно тоже почти перешла на крик, но вовремя сдержала себя. Хотя ощущала огромное желание просто-напросто заорать от разочарования. Да, она раньше считала Чжоу хорошим другом, коллегой, товарищем. Ей нравилось с ним работать и общаться на научные темы. Да, Нойманн не видела в нём мужчину ни тогда, ни тем более сейчас. Но чувствовать, что человек, который был ей другом, оказался таким… трудно.

– Да, я сделал тебе больно, Мари, – Шан говорил уже спокойным голосом, но с нотками раздражения и возбуждения, – но я старался для нас, понимаешь? Ты не должна