Я дрожу. — Конечно, он бы на самом деле не… — Исаак смотрит на свою руку. — О, он бы сделал это. Не моргнув глазом.

Мои пальцы нежно танцуют на шрамах. Возможно, это первый раз, когда я чувствую себя настолько свободно, чтобы прикасаться к нему так, как хочу. Наша близость дает мне легкий доступ, да. Но это нечто большее.

Мне с ним комфортно.

— Ты испугался?

— Да.

— Но… не за себя.

Он пожимает плечами. — Я не боюсь за себя.

— Ты все время в опасных ситуациях.

— Я уже говорил тебе: смерть… это не то, от чего я убегаю.

— Почему, черт возьми, нет? Если есть от чего бежать, так это от этого.

— Потому что, если ты постоянно беспокоешься о смерти, ты никогда не сможешь жить.

— Вау, — протягиваю я. — Они должны положить это в печенье с предсказанием.

Он хватает меня за талию и притягивает к своему паху, чтобы я могла почувствовать его эрекцию. — Осторожно, kiska: ты будешь так говорить, и тебя накажут.

Желание прожигает меня от угрозы. Мне кажется, что единственная причина, по которой я вообще могу испытывать это желание, заключается в том, что я чувствую себя в безопасности с ним.

Исаак Воробьев заставляет меня чувствовать себя в безопасности среди опасностей.

— Я единственный человек в мире, которому ты не угрожаешь, — шепчу я. — Это ты сказал в ту ночь, когда мы встретились.

Он усмехается. — Ты помнишь.

— Конечно, я помню. Я помню все о той ночи. Особенно это.

— Это правда.

— Почему?

На мгновение он выглядит озадаченным. — Что почему?

— Почему это правда? — Я спрашиваю. — Я была совершенно чужой. Ты ничего не знал обо мне. Зачем говорить что-то настолько безумное?

Он пожимает плечами. — Инстинкт.

— Да ладно, Исаак. В ту ночь тебя не интересовало ничего, кроме как трахнуть меня.

— Мне также было интересно поговорить с тобой.

— Просто чтобы ты убедил меня переспать с тобой.

— Это действительно то, что ты думаешь?

— Ну, что я должг думать, Исаак? — Я спрашиваю. — Я должна верить, что из всех женщин, которые у тебя могли быть, ты выбрал меня, потому что инстинктивно знал, что я особенная?

— Почему тебя не устраивает этот ответ?

— Потому что это нереально.

— Или, может быть, ты просто измученна.

— Я не собираюсь с этим спорить, — уступаю я. — Но и то, и другое может быть правдой одновременно.

— Ты явно не очень ясно видишь себя, — говорит мне Исаак. — Ты не видишь того, что вижу я.

— И что это?

Вместо того, чтобы сразу ответить, он делает шаг позади меня и поворачивает нас обоих лицом к самому большому зеркалу на всей витрине. Он указывает на наше отражение. Он затмевает меня. Его глаза, темные и яростные от похоти и тоски и, может быть, даже любви. Его руки на моих бедрах, его дыхание на моей шее.

— Ты мне скажи, — рычит он.

— Исаак…

— Нет? Тогда я скажу тебе, что я вижу. Я вижу львицу. Свирепую защитницу, которая прошла через ад, чтобы защитить свою дочь. Я вижу ангела. Я вижу королеву Братвы. Я вижу свою жену.

Между каждым предложением он нежно целует меня в изгиб горла.

У меня перехватывает дыхание. Я чувствую слишком много вещей, чтобы сдерживать их.

Я взорвусь, если не найду выхода.

К счастью для меня, заставить меня взорваться — это именно то, что задумал Исаак.

Его пальцы находят бретельку моего платья и деликатно стаскивают ее с моего плеча. Я хочу этого — чертовски сильно. Но я ловлю его запястье.

— Мы в общественном месте! — Я слабо протестую.

— Да? — Он выглядит в высшей степени равнодушным.

— А если кто-нибудь войдет?

— Они могут смотреть, — рычит он. — Весь гребаный мир может смотреть, если захочет. Ни один из них не может удержать меня от тебя.

Он смотрит прямо мне в глаза, когда говорит это. И когда я не могу найти слов, чтобы дать отпор, он знает правду: я хочу этого так же сильно, как и он.

Моя киска болезненно пульсирует, когда он тянется сзади, чтобы расстегнуть бледно-желтое платье, которое на мне. Он сбрасывает его мне с плеч на талию.

Я выхожу из него и поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него.

Он долго ничего не говорит. Он просто стоит и смотрит на меня в лифчике и трусиках так, будто требуется целая гребаная армия, чтобы заставить его отвести взгляд.

— Сними лифчик.

Я подчиняюсь без слов. В тот момент, когда моя грудь высвобождается, я смотрю вниз на огромную выпуклость в его штанах. Я сглатываю и стою на месте.

— Трусики тоже.

Я снимаю трусики и бросаю их туда, где лежит мое платье.

Стоять голышом в карнавальном доме из зеркал — наверное, один из самых сюрреалистичных моментов в моей жизни. И все же… я не чувствую себя застенчивой, как я думала.

То, как Исаак смотрит на меня, мешает мне чувствовать что-либо, кроме желания.

— Черт, ты прекрасна, — шепчет он, и слова, кажется, эхом разносятся вокруг нас. — Иди сюда.

Я делаю шаг к нему. А потом мы внезапно достигаем точки — в одно и то же время, как будто мы идеально синхронизированы друг с другом — где вся эта игра ожидания, вся идея терпения и отрицания и промедления, промедления, промедления? Это уже нереально.

Если мы не поглотим друг друга прямо в эту чертову секунду, я не знаю, как я буду жить дальше.

Он хватает меня, переворачивает лицом к зеркалу и освобождает свой член.

Он во мне в мгновение ока, один медленный толчок, который наполняет меня полнее, чем когда-либо прежде. Я кусаю губу, чтобы подавить крик, и кладу руку на зеркало, чтобы не рухнуть под ним.

Я никуда не могу смотреть, потому что я везде. Мы оба везде.

И смотреть, как он трахает меня, — самый сексуальный момент в моей жизни.

Я жадно смотрю, как Исаак начинает трахать меня быстрее. Меня ничем не облегчить. Он трахает меня так, как будто имеет на это полное право, на всю меня. Он трахает меня так, будто это конец света, и у него осталось всего несколько минут.

Его мышцы напрягаются и сокращаются при каждом толчке. Завтра моя задница будет черно-синей, но мне все равно.

Я просто хочу, чтобы он был глубже, глубже, глубже. Я хочу преследовать это чувство, пока оно не рухнет на меня.

Все чувствуется повышенным. Умноженное на два за каждое наше отражение.

Пока не становится слишком много, и я иду,