Глава 36

Генри Дэй. Неважно, сколько раз произнесли или написали эти два слова, они все равно остаются тайной. Подменыши так долго называли меня Эни-дэем, что это стало моим настоящим именем. Генри Дэй — кто-то другой, не я. После нескольких месяцев, в течение которых мы выслеживали и изучали его, я понял, что не завидую ему, скорее, испытываю что-то вроде сдержанной жалости. Он сильно постарел, отчаяние согнуло его спину и оставило свой след на лице. Генри украл мое имя и мою жизнь, которую я мог бы прожить, и все это ушло сквозь пальцы. Чужой здесь, он пришел в этот вбитый во временные рамки мир и утратил свою истинную природу.

Я вернулся к своей книге. Наша встреча с ним перед библиотекой напугала меня, потому я десять раз огляделся по сторонам, прежде чем влезть туда в очередной раз. Я зажег свечи и перечитал все, что написал. Вышло неплохо, от удовольствия я даже стал напевать. Передо мной лежали две стопки бумаги: в одной была моя рукопись и прощальное письмо от Крапинки, а в другой — ноты Генри, которые я собирался ему вернуть. Я больше не хотел преследовать его, пришло время всё исправить.

И тут я услышал звон разбитого стекла — кажется, в библиотеке хлопнуло и разбилось окно. Потом короткое ругательство, стук о пол и звук осторожных шагов, которые замерли прямо над моим потайным ходом.

Возможно, мне стоило тотчас же исчезнуть, но что-то удерживало меня на месте. Страх смешался со странным возбуждением. Нет, не с таким чувством я когда-то давным-давно ждал с работы отца, предвкушая, как он подхватит меня на руки и прижмет к себе, и совершенно с иными ощущениями надеялся на возвращение Крапинки — вот-вот, со дня надень. Я уже догадался, что в библиотеку пожаловал Генри Дэй, и не сомневался, что после всех наших проделок последних месяцев ждать теплой встречи с ним не приходится. Но ненависти к нему я не испытывал. Я уже подбирал слова, которые скажу ему — я скажу, что прощаю его, что хочу вернуть ему ноты и что собираюсь навсегда исчезнуть из его жизни.

Я слышал, как он отдирает ковролин, стремясь поскорее добраться до моего убежища, а я стоял и размышлял, не помочь ли ему. Возился он долго, но, наконец, распахнул люк. В подвал хлынул яркий свет фонаря, который он держал в руке. Два наших мира разделял идеальный квадрат. Он просунул голову в раму люка, и его нос оказался всего в нескольких дюймах от моего. При виде Генри Дэя я пришел в замешательство, потому что не увидел в его лице ни доброты, ни узнавания — одно отвращение, искривившее рот, и светившиеся гневом глаза. Он ринулся вниз, в наш мир, как сумасшедший — фонарь в одной руке, нож в другой, на шее моток веревки — и загнал меня в угол.

— Держись подальше, — предупредил я его. — Я могу отправить тебя на тот свет одним ударом.

Но Генри, продолжая надвигаться, поднял фонарь над головой и сказал, что сожалеет о том, что ему придется сейчас сделать. Тогда я бросился на него, а он ударил меня фонарем по спине. Стекло разбилось, керосин пролился на ковролин и вспыхнул. Все кругом моментально занялось, мгновение — и огонь перекинулся на мою рукопись. Мы уставились друг на друга в свете пламени. Он опомнился первым и выхватил из огня свои ноты, а потом ногой отбросил ко мне мою книгу. Я наклонился за ней, а когда посмотрел на то место, где он только что стоял, то увидел только брошенные им нож, фонарь и верёвку.

Пламя разгорелось сильнее и озарило потолок, и тут я заметил на нем рисунки! Мне всегда казалось, что это просто царапины и щербины, испещрившие бетонные плиты фундамента, но теперь сомнений не было — это нечто совсем иное. Правда, сначала я не понял, что там изображено, но, когда мне удалось охватить взглядом всю картину целиком, стало ясно, что это карта. Вот линия Восточного побережья Соединенных Штатов, вот похожие на рыб контуры Великих Озер, южнее — Великие равнины, затем Скалистые горы и Тихий океан. Крапинка нарисовала эту карту, чтобы обозначить свой путь на запад. Прямо над моей головой — черный мазок Миссисипи, у впадения в нее Миссури поставлен жирный крест. Видимо, здесь она собиралась переправляться на ту сторону. Крапинка рисовала эту карту месяцами, а может, даже годами, в одиночестве, при неярком огоньке свечи, вытягиваясь до потолка в надежде, что когда-нибудь я обнаружу ее и последую за ней. Она ни разу не проговорилась, а мне ни разу не приходило в голову, что у нее есть подобная тайна. По контуру страны она нарисовала множество фигурок, наслоившихся за все это время одна на другую, и нанесла сотни надписей — цитат из прочитанных книг, — которые в беспорядке перемешались друг с другом. Местами казалось, что над картой поработал какой-то доисторический художник: стая ворон на ветвях дерева, пара куропаток, олень посреди ручья. Особенно Крапинке удавались полевые цветы: первоцвет, фиалки и чабрец. Фантастические существа из ее снов, охотники с ружьями и собаками. Феи, эльфы и гоблины. Икар, Вишну, архангел Гавриил. Современные персонажи из комиксов: мышонок Игнац, бросающий кирпич в Сумасшедшего Кота, Маленький Немо, проснувшийся в Стане Чудес, Коко, выглядывающий из чернильницы. Мать с ребенком на руках. Киты, выпрыгивающие из воды. Узоры в виде спиралей и узлов, гирлянды, сплетенные из побегов вьюнка. Рисунки казались живыми в танцующих языках пламени. Стало жарко, как в печи, но я не мог оторваться от ее картинок. В самом дальнем углу, куда еще не добрался пожар, я увидел наши имена и нас. Две фигурки на склоне холма, мальчик, сунувший руку в дупло с пчелами, два человечка читают книги, прислонившись спиной друг к другу. У самого выхода Крапинка написала: «Приходи, поиграем!» Огонь выжег в подвале весь кислород, дышать стало нечем. Нужно было уходить.

Я в последний раз взглянул на маршрут Крапинки, стараясь как можно точнее запечатлеть его в своей памяти. Ну почему я раньше не сообразил посмотреть на потолок? Перед моими глазами мелькали тысячи огненных искр, дым и жар заполнили комнату. Я схватил тетрадь Макиннса и другие бумаги, попавшиеся под руку, но пролезть со всем этим добром в щель мне не удалось, тогда я взял только самое ценное, сунул под куртку и выскользнул наружу.