Платон Зубов рухнул на колени и направился, ударяясь коленными чашечками о гранит, к императрице.

— Мне опала горше смерти. Не гони, душа моя! Ну не из-за того поповича ссору чинить? — перебирая коленями, Зубов приближался к Екатерине.

Пожилой императрице нравились именно такие моменты. Платон умел унижаться и восхищаться увядающей женщиной. Она знала, что любовничек заинтересовался неким Сперанским только потому, что Екатерина лишь пару раз упомянула о поповиче в присутствии фаворита.

— Уйди! Должна же я до вечера в обиде побыть. Но прознаю, что снова веселишь фрейлин… Евнухом сделаю! — сказала Екатерина Алексеевна и наблюдая на лице Платона великолепно сыгранный испуг, рассмеялась. — Пошел вон!

Платон Зубов вышел и государыня, пользуясь хорошим здоровьем, принялась за работу. Необходимо изучить ворох важных документов, в основном касающегося присоединения Курляндии, ну и других польских земель. Теперь, когда Пруссия заключила сепаратный мир с Францией, уже нет смысла оглядываться на пруссаков, но в документах должен быть порядок.

Что же касается некоего Сперанского, то государыне все, что нужно доложили и она уже знала, кто публикуется под именем «Надеждин», знает о каждом шаге князя Куракина, почти что о каждом слове этого деятеля. Сработал Александр Андреевич Безбородко. Алексей Борисович Куракин имел неосторожность писать письмо своему секретарю. Ну и как было не перлюстрировать письмо того, кто стал вхож к ближний круг наследника?

А в письме было написано о том, что князь не понимает, зачем его секретарю было печататься под псевдонимом. При том, как утверждает Безбородко, создается впечатление из письма, что Куракин сам боится сближения с наследником. Однако, ни государыня, ни вице-канцлер, который только для видимости отстранен от дел, даже не помышляли о том, что некий Сперанский является серым кардиналом и управляет Куракиным.

Александр Андреевич Безбородко был въедливым малым и стремился выслужиться, чтобы видимость опалы так и осталась таковой, а не превратилась в реальную. Потому он не ограничился лишь отслеживаем переписки. Состоялась его встреча с шефом Главной семинарии митрополитом Новгородским и Ладожским Гавриилом.

— Интересный он человек, — произнесла Екатерина.

— Ваше Величество? — отреагировала на слова государыни Александра Андреевна Шувалова [после 1797 года Дитрихштейн].

Когда ушел Платон Зубов, чтобы не оставлять государыню одну, чего делать нельзя, если только сама императрица того не повелит, пришла одна из фрейлин.

— А ты позови мне Державина! — повелела императрица.

Гаврила Романович Державин должен был ожидать аудиенции. Ему, как секретарю, ну и исполняющему обязанности аморфного учреждения — коммерц-коллегии, было поручено произвести подсчет, что именно Россия получала после того, как в юридическую силу вступят документы, завершающие разделы Речи Посполитой. Екатерина хотела знать и о том, какие мануфактуры были или остаются на будущей русской земле, ну и о том, какие там земли и поместья. Очень ей помогли предыдущие разделы Польши, когда многие фавориты и нужные люди получали невообразимое количество земель Речи Посполитой с крестьянами. Вот, к примеру, из последнего — государыня отплатила Александру Васильевичу Суворову за уничтожение конфедератов землей, бывшей ранее польской.

— Ваше Императорское Величество, — уже через десять минут Державин стоял на пороге кабинета государыни.

— Ну, Гаврила Романович, ты все такой же, с горящими глазами, — сказала государыня и рукой указала на кресло.

Державин поддержал настроение императрицы, уже понимая, что сейчас должна последовать какая-то нестандартная просьба, более личная. Гаврила Романович за годы службы достаточно изучил повадки и характер государыни, понимал, что к чему, хотя Екатерина Алексеевна, бывало, преподносила сюрпризы. Она сама осознавала, что предсказуема и порой ввергала подданных в сложные положения, стараясь вести себя нелинейно.

— Вы, пожалуй, лучший русский пиит. На русском языке никто так не пишет, как вы, — начиная озвучивать вопрос, государыня перешла на «вы». — Скажите, что вы думаете об этих виршах.

Екатерина протянула Державину журнал «Магазин общеполезных знаний и изобретений с присовокуплением Модного журнала, раскрашенных рисунков и музыкальных нот». Этот журнал стал издаваться только месяц назад и сразу же завоевал интерес у немалого количества аудитории. Особенно на фоне того, что русский читатель привык к журналам, а их более, и нет. Золотой век периодической печати, закончился, по сути, только лишь начавшись. Но такой вот журнал, для демонстрации, что Россия все еще просвещенная держава, появился, вероятно, чтобы закрыться через полгода, как и многие другие.

Дело в том, что при всем стремлении к Просвещению, Екатерина не особо поддерживала различного рода издательства. С арестом и опалой масона Николая Ивановича Новикова, так и вовсе издательское дело завяло. Лишь только журнал с длинным названием, в котором и получилось у Михаила Михайловича издать свои стихи, оставался на плаву. Вернее, не так, он только что возник, стал быстро популярным, но находился в зоне риска быть закрытым уже в текущем году.

— Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало, что оно горячим светом по листам затрепетало… — не глядя в журнал, декламировал Державин [это стихотворение Афанасия Фета в полном виде представлено в приложении к книге].

— Вижу вы знакомы с этим виршем. Что скажете? — спросила императрица.

— Трудно пииту оценивать творчество иного пиита. Но скажу так — это написал пиит, — отвечал задумчиво Державин. — Ваше Величество, это несколько… простовато, но весьма складно. Не несет тяжести и груза великого смысла, но в ту же минуту ложиться на ум и не хочет отпускать.

— Странно, сие, не находите? — спрашивала государыня, имевшая несомненный литературный дар и сама. — Народное… Да, вот так — народное, но не мещанское. Так о природе дворянин писать не будет. Но это