В лице Кулика Гордов и начальник штаба округа генерал-майор Ф.Т. Рыбальченко получили не только благодарного слушателя, но и столь же активного в своих жалобах на судьбу собеседника. Возможно, они и допускали, что их разговоры, нередко продолжавшиеся в застолье, прослушиваются, но не придали этому значения. А жаль.

Прослушивание телефонных разговоров, бесед в служебных кабинетах, квартирах и на дачах было для органов безопасности одним из главных источников информации. Много любопытного министр госбезопасности Абакумов узнал, например, из записи разговора, состоявшегося 28 декабря 1946 г. у Гордова с Рыбальченко на московской квартире генерал-полковника (в столицу он прибыл для сдачи дел как командующий ПриВО).

«Рыбальченко: Вот жизнь настала, — ложись и умирай! Не дай бог еще неурожай будет.

Гордов: А откуда урожай — нужно же посеять для этого.

R: Озимый хлеб пропал, конечно. Вот Сталин ехал поездом, неужели он в окно не смотрел? Как все жизнью недовольны, прямо все в открытую говорят, в поездах, везде прямо говорят.

Г.: Эх! Сейчас все построено на взятках, подхалимстве. А меня обставили в два счета, потому что я подхалимажем не занимался.

Р.: Да, все построено на взятках. А посмотрите, что делается кругом, — голод неимоверный, все недовольны. «Что газеты — это сплошной обман», вот так все говорят. Министров сколько насажали, аппараты раздули. Как раньше было — поп, урядник, староста, на каждом мужике 77 человек сидело — так и сейчас! Теперь о выборах опять трепотня началась.

Г.: Ты где будешь выбирать?

Р: А я ни… (следует нецензурное выражение. — Ю.Р.) выбирать не буду. Никуда не пойду. Такое положение может быть только в нашей стране, только у нас могут так к людям относиться. За границей с безработными лучше обращаются, чем у нас с генералами!

Г.: Раньше один человек управлял, и все было, а сейчас столько министров, и — никакого толку.

R: Нет самого необходимого. Буквально нищими стали. Живет только правительство, а широкие массы нищенствуют. Я вот удивляюсь, неужели Сталин не видит, как люди живут?

Г.: Он все видит, все знает.

В: Или он так запутался, что не знает, как выпутаться?! Выполнен 1-й год пятилетки, рапортуют, — ну что пыль в глаза пускать?! Ехали мы как-то на машине и встретились с красным обозом: едет на кляче баба, впереди красная тряпка болтается, на возу у нее два мешка. Сзади нее еще одна баба везет два мешка. Это красный обоз называется! Мы прямо со смеху умирали. До чего дошло! Красный обоз план выполняет!.. А вот Жуков смирился, несет службу.

Г.: Формально службу несет, а душевно ему не нравится.

В: Я все-таки думаю, что не пройдет и десятка лет, как нам набьют морду. Ох и будет! Если вообще что-нибудь уцелеет.

Г.: Безусловно.

В: О том, что война будет, все говорят.

Г.: И ничего нигде не решено.

В: Ничего. Ни организационные вопросы, никакие…

Г.: За что браться, Филипп? Ну что делать (следует нецензурное выражение. — Ю.Р. что делать?

В: Вемеслом каким что ли заняться? Надо, по-моему, начинать с писанины, бомбардировать хозяина (Сталина. — Ю.Р.).

Г.: Что с писанины — не пропустят же.

В: Сволочи… (следует нецензурное выражение. — Ю.Р.)

Г.: Ты понимаешь, как бы выехать куда-нибудь за границу?

В: Охо-хо! Только подумай! Нет, мне все-таки кажется, что долго такого положения не просуществует, какой-то порядок будет.

Г.: Дай бог!

В: Эта политика к чему-нибудь приведет. В колхозах подбирают хлеб под метелку. Ничего не оставляют, даже посевного материала.

Г.: Почему, интересно, русские катятся по такой плоскости?

В: Потому что мы развернули такую политику, что никто не хочет работать. Надо прямо сказать, что все колхозники ненавидят Сталина и ждут его конца.

Г.: Где же правда?

R: Думают, Сталин кончится, и колхозы кончатся…

Г.: Да, здорово меня обидели. Какое-то тяжелое состояние у меня сейчас. Ну… (следует нецензурное выражение. — Ю.Р.) с ними!

R: Но к Сталину тебе нужно сходить.

Г.: Сказать, что я расчета не беру, пусть меня вызовет сам Сталин. Пойду сегодня и скажу. Ведь худшего уже быть не может. Посадить они меня не посадят.

R: Конечно, нет…»

До чего же наивными были собеседники! 31 декабря 1946 г. оперативной техникой МГБ был зафиксирован еще один разговор Гордова, на сей раз с его женой Татьяной Владимировной Гордовой-Гурьевой.

«Г.: Я хочу умереть. Чтобы ни тебе, никому не быть в тягость.

Т. В.: Ты не умирать должен, а добиться своего и мстить этим подлецам!

Г.: Чем?

Т. В.: Чем угодно…

Г.: Я очень много думал, что мне делать сейчас. Вот когда все эти неурядицы кончатся, что мне делать? Ты знаешь, что меня переворачивает? То, что я перестал быть владыкой.

Т. В.: Я знаю. Плюнь ты на это дело! Лишь бы тебя Сталин принял.

Г.: Угу. А с другой стороны, ведь он все погубил.

Т. В.: Может быть, то, что произошло, даже к лучшему.

Г.: А почему я должен идти к Сталину и унижаться перед… (далее, как записано в расшифровке, «следуют оскорбительные и похабные выражения по адресу товарища Сталина». — Ю.Р.).

Т. В.: Я уверена, что он просидит еще только год.

Г.: Я говорю — каким он был (следует оскорбительное выражение. — Ю.Р.), когда вызвал меня для назначения… (оскорбительное выражение. — Ю.Р.) плачет, сидит жалкий такой. И пойду я к нему теперь? Что — я должен пойти и унизиться до предела, сказать: «Виноват во всем, я предан вам до мозга костей», когда это неправда? Я же видеть его не могу, дышать с ним одним воздухом не могу! Это (похабное выражение), которая разорила все! Ну, как же так?! А ты меня толкаешь, говоришь, иди к Сталину. А чего я пойду? Чтобы сказать ему, что я сморчок перед тобой? Что я хочу служить твоему подлому делу, да? Значит, так? Нет!..»[214]

3 января 1947 г. Абакумов доложил текст записей Сталину, приписав в сопроводиловке: «Из этих материалов видно, что Гордое и Рыбальченко являются явными врагами советской власти. Счел необходимым еще раз просить Вашего разрешения арестовать Гордова и Рыбальченко». В тот же день министр госбезопасности получил указание пока арестовать одного начальника штаба округа.

Но материалы накапливались и на остальных бывших руководителей ПриВО. В высоких московских кабинетах на соответствующие доклады налагались резолюции: «Продолжить разработку», «снять с должности и уволить в отставку» и, наконец, «арестовать». На сей раз горькую чашу физических и нравственных страданий Кулику пришлось испить до дна. Ставший в июне 1946 г. пенсионером, через полгода он был арестован по обвинению в антисоветской деятельности. В январе 1947 г. такая же участь постигла и Гордова с женой.