Я тут же представила себе, как Драгоценная Тетушка с трудом карабкается по отвесному склону, как на нее сверху катится камень, бьет ее, за ним катится другой, и она летит вниз.

— Почему ты не говорила мне об этом раньше?

— Я не знала, пока повар был жив. Он умер через два года после смерти тетушки. Мне рассказала его жена. Она сказала, что он делал добро, даже когда об этом никто не знал.

— Я должна вернуться и найти ее останки. Я хочу похоронить ее как подобает.

— Ты ее не найдешь. В прошлом году во время дождей прошел оползень, и от утеса откололась часть в пять человеческих ростов. Все рухнуло вниз и завалило камнями и грязью. Следующим вниз обвалится наш дом.

— Если бы ты сказала мне об этом раньше… — бессмысленно повторяла я.

— Очень жаль, я понимаю. Я не думала, что ты еще будешь здесь. Если бы не жена мистера Вэя, большая сплетница, я бы так и не узнала, что ты тут работаешь учительницей. Она сказала мне об этом, когда я приехала домой на Весенний Фестиваль.

— Что же ты тогда меня не навестила?

— Ты думаешь, муж разрешает мне отлучаться тогда, когда мне захочется? Пришлось ждать, пока небеса не предоставят мне эту возможность. И она у меня появилась, но в худшее время из возможных. Вчера Фу Нань велел мне идти в деревню и молить его отца дать ему еще денег. Я говорю: «Ты разве не слышал? Японцы идут парадным маршем вдоль железной дороги!» Ох! Ему не было до того никакого дела. Ему нужна новая доза, а что жену могут насадить на штык, его не волнует.

— Он все еще на опиуме?

— Жить без него не может. Если нет дозы, становится как бешеная собака. Вот я и отправилась в Вань-пин, и, конечно, поезда остановились и больше никуда не шли. Все пассажиры покинули вагоны и разбрелись по округе, как овцы и гуси. Нас подгоняли солдаты, чтобы мы не останавливались. Они согнали нас на поле, и я уже думала, что всех сейчас казнят. Но потом раздались выстрелы, и те солдаты, которые были с нами, сбежали, бросив нас. Целую минуту мы боялись двинуться с места. А потом я подумала: зачем мне ждать, пока они вернуться, чтобы меня убить? Если на то пошло, то пусть сначала меня догонят. Вот я и побежала. А следом за мной побежали все остальные, кто куда. Я шла, наверное, часов двенадцать.

Гао Лин сняла туфли. Каблуки были сломаны, по бокам пролегли трещины, а внутри виднелись следы от кровавых мозолей.

— У меня так болят ноги! Я думала, что умру от этой боли. — Она фыркнула. — Может, не разубеждать Фу Наня, пусть думает, что меня убили? Да, и пусть считает себя виновным в моей смерти. Хотя вряд ли он что-нибудь почувствует. Просто вернется в свое сумеречное существование. Для него все дни похожи один на другой, идет война или нет, жива жена или мертва. — Она рассмеялась, но я видела, что ее глаза полны слез. — Ну что, Старшая Сестра, что скажешь? Стоит мне к нему возвращаться?

Что я могла сделать, кроме того, чтобы четырежды попросить ее остаться со мной? И что могла сделать она, кроме того, чтобы трижды заверить меня в том, что не желает быть для меня обузой? Наконец я отвела ее в свою комнату, где она обтерла лицо и шею влажной тряпицей, легла на мою койку и уснула.

Сестра Юй была единственной, кто возражал против того, чтобы Гао Лин поселилась со мной в приюте.

— Мы не лагерь для беженцев, — заявила она. — У нас и так уже не хватает коек для детей.

— Она будет жить со мной и спать на моей кровати.

— Но рот-то у нее свой, и его надо кормить. Сделаем одно исключение, и все остальные захотят сделать так же. В одной семье Ван целых десять человек. А бывшие наши ученицы с семьями? Может, и их тоже тут поселить?

— Но они же не просятся сюда.

— Что? У тебя что, мозг мхом порос? Если началась война, то скоро сюда будут проситься все. Подумай сама: эту школу держат американцы, а они — нейтральная сторона как по отношению к японцам, так и по отношению к коммунистам и националистам. Здесь никому нет дела до того, кто победит, можно просто сидеть и следить за новостями. Вот что значит нейтралитет.

Все эти годы я прикусывала язык, когда Сестре Юй приходило в голову верховодить. Я проявляла к ней уважение, которого абсолютно не испытывала.

И даже теперь, будучи уже учителем, я не знала, как ей возразить.

— Вы говорите о доброте, о том, что мы должны проявлять жалость и милосердие… — И не успела я сказать, что думаю о ней на самом деле, как у меня с языка сорвалось: — А теперь вы хотите, чтобы я отправила собственную сестру обратно к опиумному наркоману?

— Моей старшей сестре тоже пришлось с таким жить, — ответила она. — Когда у нее шла кровь из легких, муж отказался покупать ей лекарство. Он пошел и купил вместо него себе опиум. Поэтому она умерла, ее больше нет, нет единственного человека, которому я была небезразлична.

Все было бесполезно. Сестра Юй нашла беду страшнее моей. Я смотрела, как она выходит из комнаты.

Когда я нашла Кай Цзина, мы вышли из ворот и обошли приют со стороны глухой стены, чтобы урвать минутку нежности. Я рассказала ему о жестокосердии Сестры Юй.

— Ты можешь этого не замечать, но на самом деле у нее доброе сердце, — сказал он. — Я знал ее еще девочкой, мы вместе росли.

— Может, тебе стоит тогда на ней жениться?

— Нет, я предпочитаю женщин с клещами на мягком месте.

Я шлепнула его по рукам.

— Ты думаешь как верный человек, а она — как практичный, — продолжил он. — Не надо искать, в чем вы с ней различаетесь. Ищи то, в чем вы похожи. Или просто ничего сейчас не делай. Посмотришь, что будет дальше.

Могу сказать одно: я восхищалась Кай Цзином так же сильно, как любила. Он был добрым и чутким человеком. Если у него и имелся недостаток, то только в его безрассудстве, с которым он меня полюбил. От попыток понять, как могло случиться такое чудо, и от его ласк у меня кружилась голова, и я совсем забыла о войне и