Шрифт:
Закладка:
Из знакомых баламуток на редкость деловой и информированной считалась местная шинкарка Устинья. Редко, но иногда Роман Денисович захаживал к этой бабенке. Что кривить душой, у каждого случается, когда срочно требуется бутылка спиртного. Устинья в большинстве промышляла самогоном, но водилась у нее и тридцатиградусная «Рыковка» и даже нового ГОСТа «Московская особая». Мильтоны ту «кабатчицу» не обижали, ибо сами шастали туда за опохмелом. Как пить дать, или по поговорке: «хоть и к бабушке не ходи», — та Устинья однозначно сотрудничала с милицией, иначе кто бы позволил бабенке безнаказанно из-под полы торговать спиртным в номерном поселке. И нет в том удивительного, что женщина также брала в залог краденое, а главное — скупала по дешевке у ворюг ворованные из поездов винно-водочные напитки, а то, и слитый из цистерн чистейший спирт. Ясное дело, предприимчивая «маркитантка» давно дала подписку — стучать на кого надо, точнее на кого укажут хитрожопые легавые, в противном случае барыге давно бы несдобровать. Но делать нечего, да и риска тут никакого нет, — придется Ширяеву прикупить бутылочку «Московской» и вовлечь разухабистую шинкарку в разговор на больную тему.
Жила торговка в собственном доме недалеко от садового массива «Комстроя». Роман Денисович, не привлекая внимания, украдкой прокрался к забору палисадника и осторожно без скрипа отворил калитку, дворовых псов та пройдоха предусмотрительно не держала. Тихонечко постучав в угловое окошко, подошел к крылечку. Вскоре в террасе раздался топот босых ног и неприятный «пискляво-базарный» голос вопросил: «Кого тут черти носят?»
— Не шуми… с депо инженер… отворяй Устинья, за делом пришел…
Загромыхал запор, дверь полуотворилась и в проем высунулось женщина лет за пятьдесят, в ночной рубашке до колен и накинутой на плечи вязаной кофте. Придерживая обширные груди, кивком головы, пригласила визитера пройти вовнутрь. Ширяев оказался в полутемном помещении, заставленном разнокалиберной и разностилевой мебелью, видно очутившейся тут в качестве платежа или залога за питие, приобретенное у шинкарки. Женщина заградила собой проход, не пустив инженера дальше входной двери, и с презрительной миной уставилась на него, мол — ходят тут, чай не проходной двор… Но это не смутило Романа Денисовича, понимавшего опасения торговки и потому не осуждавшего за неприветливость.
— Устинья, — произнес он добродушно-веселым тоном, — выручай, тут по работе «поднести» надо, — для убедительности добавил, — начальству… Уж дай, пожалуйста, две «Московской», — со значением добавил. — Люди культурные, кабы что пить не станут…
Женщина стояла как тумба, верно, довод инженера показался не столь убедительным.
— Чего Устинья не узнала, что ли? Да, не в долг беру… сразу расплачусь. Ну, как неродная сегодня, будто не с той ноги встала…
Наконец шинкарка заулыбалась, подбоченилась, выставила наперед могучий бюст. Тем самым дала понять, что вовсе не дубина стоеросовая, а наоборот, дюже податливая женщина. Велела по-хозяйски обождать и ушла в комнаты. Роман Денисович придвинул стул, по мягкой спинке и сиденью обтянутый коленкором. Присел, намеренно вольготней, чтобы ловчее было разговорить бабенку.
Вот и Устинья — с двумя запыленными поллитровками, на ходу обтирает бутылки рукавом кофты, радушно улыбается, повиливая бедрами.
— Ох, подустал что-то сегодня, — начал Ширяев по-свойски подступать к хозяйке с показной душевной простотой. Дальше-больше, для затравки наговорил торговке с три короба о повседневных житейских проблемах.
Втянулась и она в пустопорожнюю говорильню. Рассказала, как нещадно саднит поясница после прополки сорных картофельных грядок, и что даже пришлось побрехать с соседкой, выпустившей выводок кур на прополотый огород:
— Подрывают злыдни картоху, беда с ними… Эту шалаву (о соседке) в поселковый сведу, будет знать, как курей распускать…
Роман Денисович сочувственно крякнул, пожурил несознательных курочек, — похоже, затеянная им болтовня приобрела характер взаимодоверия. Посудачив пару минут о вещах, лежащих вне поля его интереса, Ширяев невзначай помянул покойника Семена Машкова. Устинья, чисто по-женски, сочувственно откликнулась на ужасное происшествие, потрясшее кречетовцев. Тут заключаются свойства женской психологии: для одиноких, но еще «вполне себе» вдов — тема сгинувших со свету мужиков-бабников, а в особенности при трагических обстоятельствах, слишком заманчива и даже животрепещуща. Инженер знал об этой бабьей слабости и стал нарочито подзуживать Устинью. Проявил жалостливое участие, перемежая скорбь откровенно сальными намеками на машковские похождения. И уж, когда женщину стало внутренне пробирать, когда собственные фантазии и людская молва, размыли пределы упрямой бабской скрытности, вполне естественно прозвучал вопрос:
— Чего там люди говорят, — забрала кого милиция, нашли убийцу-то?
И Устинья рассказала подробности ареста Космынина. Сообщила, как плакалась мамаша шалопая (с слов шинкарки распоследняя «прости господи» на станции, в девках бегавшая к поездам и дававшая кому ни попадя) и как потом Космыниха поскакала в пункт транспортного отдела. Ну, и как бы в довесок, упомнила, что следом подобрали дружков непутевого сыночка — Урусова и Моряка (фамилию которого мало кто знал). Попутно охарактеризовала приятелей как самых забубенных бездельников и хулиганов, ставших уже спиваться, естественно, умолчала о собственной неприглядной роли в деградации молодчиков.
Роман Денисович тихонечко поддакивал, находил нужные слова, но тем самым еще сильней распалял откровенность женщины.
Ничего в этом мире нельзя скрыть с глаз и от ушей, вылезшего из норки вездесущего мещанина. Такой человечек все видит и примечает, а нередко и упорно выслеживает, трясясь со страха быть застигнутым за столь неприглядным занятием. Вот этих узколобых соглядатаев и опасался Альберт Арнольд в агентурной работе. На первый взгляд, опытному агенту не сложно заметить и пресечь слежку, но разве уследишь за серым воробьем или полевой мышью, скользнет… и нет в помине. Да не тут дело — глазки зорки и памятливы… Горе тогда человеку неосмотрительному…
И Устинья сообщила инженеру чуть не полушепотом, даже с некоторым испугом, но не потому, что это тайна с за семью печатями, а так как боялась громко упоминать имя человека, который, по мнению людей, укокошил Семена Машкова. Речь зашла о Василии Конюхове.
Один сосед урки углядел, как полусогнутого Лошака, в окружении до зубов вооруженных красноармейцев, пополудни вывели с подворья, и как мешок с дерьмом бросили в кузов военной полуторки. Грузовичок, а следом синий «воронок», газанув, спешно покинули безлюдный проулок, в надежде уйти незамеченными.
Вот так — тайное становится явным… Через полчаса уже вся Кречетовка судачила, что повязали вероятного убийцу Семена Машкова. Сенсация дня… Рядовые граждане справедливо, по-человечески боялись уголовника и обрадовались, что избавились от тлетворного соседства. Даже Устинья оказалась довольна,
