Вот это было правдой. Только у Юльки никого на сборах не прорабатывали.

Зато в библиотеке имелись и другие книги. Набранные странным «старым» алфавитом, с твёрдыми знаками в конце слов после согласных букв, английскими «i», «и с точкой», и буквой, что выглядела похожей на твёрдый знак, но с поперечной перекладинкой на вертикальной палочке и звалась «ять».

Книжки были очень старые, видавшие виды, но аккуратно подклеенные, починенные – видно было, что за ними ухаживали, берегли. «Лiдия Чарская» – стояло имя автора. А на титульном листе, в правом верхнем углу, наискось дарственная надпись выцветшими лиловыми чернилами:

«Маленькой любопытке отъ папы на Рождество, Таганрогъ, 25/XII, 1910».

– О, нашла, – раздался голос Марии Владимировны. – Да, папин подарок. Почти ничего не уцелело, а вот это – «Княжна Джаваха» – осталось. Почитай, попробуй. Вдруг понравится.

Юлька попробовала. И не смогла оторваться. Правда, потом очень сильно плакала, когда бедная Джаваха умерла в холодном и чужом для неё городе Санкт-Петербурге.

И ещё она слушала, как Мария Владимировна рассказывает про Ледяной поход. Про то, как кучка офицеров, юнкеров, гимназистов, просто добровольцев, никогда не служивших и не державших оружия в руках, покинула окружённый Ростов и ушла в заснеженные степи.

Как брели от станицы к станице, из боя в бой. Погибали одни, их место занимали другие. Множество раз «армия» оказывалась практически в окружении, вырывалась из него, шла дальше, упрямо, почти без надежды. От Ростова – к нынешнему Краснодару. От Краснодара – обратно. Ничтожная горстка людей в огромной России; в те месяцы никто не сопротивлялся новой власти, напротив…

– Все думали – вот, наконец-то пришли решительные люди, скинули дурака и кривляку Керенского, наведут порядок, – размеренно говорила Мария Владимировна, поглаживая Юльку по голове, и Юлька совсем не противилась, хотя разве таких больших, как она, принято гладить, словно малышей-дошколят? – Но потом началось… всё через колено, всю жизнь, неважно, кто ты, крестьянин, рабочий или буржуй… Рабочие-то к нам и пошли, в Юзовке, в Донбассе они хорошо зарабатывали, хорошо жили. Самые лучшие солдаты были. Но, милая, сейчас это уже прошлое. Его помнить надо, обязательно надо; мы уже стары, нас мало осталось…

– Не говорите так, – взмолилась Юлька. Глаза у неё вдруг защипало.

– Не буду, – улыбнулась Мария Владимировна. – Ты знаешь, милая, что мои одноклассницы по гимназии до сих пор выпускают наш журнал? Разом – в Париже и здесь, в Петербурге? Да, мы держим связь, кто уцелел. Потом покажу тебе, Юленька. А пока что – скажи мне, что ты чувствуешь, «чувствующая»? Николай Михайлович мой совсем тебя замучил своим «снятием параметров», верно?

– Нет-нет! – искренне запротестовала Юлька. – Я… мне… это ж так интересно!

– Интересно, – кивнула Юлькина собеседница. – Но и опасно, милая. Игорёк-то тебе уже сказал главное, как я понимаю?

– Что сказал? – задрожала Юлька.

Мария Владимировна вздохнула, обняла её за плечи.

– Что тебе, милая, может не понадобиться никакая машина, чтобы оказаться в другом потоке.

– Г-говорил… но… это ж невозможно…

– Считается, что аппарат наш тоже невозможен, – суховато заметила бабушка Игоря. – И вообще никаких других «потоков времени» не существует. Человеческий мозг, милая, куда сложнее, чем кажется. И мир, Божий мир вокруг – тоже куда сложнее. Идеи Николы Теслы с эфиром – они ведь не только о «машинах». С этим «эфиром» взаимодействовать может и особым образом настроенное наше сознание. Подобно камертону. Знаешь ведь, что такое камертон?

Юлька знала.

– Наш мозг может войти в резонанс с колебаниями того самого «эфира», что Никола Тесла считал безусловно существующим и что напрочь отрицает современная физика, особенно квантовая. Это тебе, впрочем, ещё рано знать; главное то, что «эфир» – или иная субстанция, пронизывающая Вселенную, – существует, просто мы её ещё не нащупали по-настоящему. То, что сумели соорудить эти устройства и открыли существование параллельных временных потоков, – всё равно что дикари заполучили пароход и каким-то образом смогли разобраться, как завести его машины. Но это не значит, что они поняли всё и вся… ох, милая, чувствую, у тебя ум за разум заходит, прости меня, старую! Короче – если права я, то не понадобится тебе потом никаких машин, чтобы перемещаться между потоками.

– Игорёк говорил… и ещё говорил, что я вернуться не смогу…

– Внук мой прав, – назидательно сказала бабушка. – Твоим даром надо научиться управлять, а сделать это без нового аппарата невозможно. Пока ещё мы его восстановим! У вас школа успеет начаться. Так что будем пока в институтской лаборатории… с соблюдением всех мер предосторожности.

– Я хочу, я хочу научиться! – вырвалось у Юльки. – И я буду, буду осторожна!

– Вижу, вижу, – улыбнулась Мария Владимировна. – Да, они хорошие ребята, те кадеты. Понимаю, что ты им помочь хочешь. Да только, милая, у них своё время, свои дела, а у нас – свои. Они нам помогли… мы им тоже помогаем.

– А как они нам помогли? – робко спросила Юлька. – Игорёк говорил – у нас что-то поменяться должно, но ведь ничего не меняется?

Бабушка вздохнула.

– Это, милая, был грандиозный натурный эксперимент. У нас есть несколько моделей, как оно всё может получиться… и ни одна не имеет чёткой, ясной теоретической проработки. Мы можем проснуться завтра в совершенно ином мире – но не будем помнить ничего из прошлой жизни. Откроем поутру глаза – а в России по-прежнему империя, или, как пишут в «Правде», «буржуазная республика», или что-то ещё. И всё-всё изменилось, от вещей до нашей памяти.

– Как же мы тогда будем знать, что изменилось? – У Юльки и впрямь ум заходил за разум. В школе они подобного не проходили.

– Мы и не будем знать, – кивнула Мария Владимировна. – Прежнюю жизнь мы забудем…

– А откуда ж тогда возьмётся новая? Новая память?

– Хорошие ты задаёшь вопросы, милая. Смотри: кадеты, гости наши, соскользнули назад по оси времени, изменили наше прошлое. Только они и могли его изменить, поскольку их в нашем минувшем не было. Мир стал другим, история пошла иным путём. Однако за счёт того, что потоки очень… инерционны, скажем так, люди и обстоятельства во многом остаются теми же самыми. Скажем, твои папа и мама всё равно бы встретились и ты бы родилась. Тем не менее ты бы родилась в совершенно иных обстоятельствах, и память твоя была бы совершенно иной. А потом волна изменений нагнала бы нас, мир настоящего, не опираясь на прошлое, трансформировался бы, превратился в тот, что создали наши гости, оказавшись в 1917 году.

У Юльки кровь стучала в висках от усилий понять бабушку.

– В общем, – сжалилась