– Завтра утром пончики, Бэйлор?

– Да, мам! Пожалуйста! – визжит Мэддокс.

Я закатываю глаза, а Гэвин беззвучно смеется у меня за спиной.

– Посмотрим, малыш. Может быть, – говорю я и захлопываю дверь.

Я думала, что Гэвин захочет произвести на меня впечатление, пригласив в какой-нибудь пафосный ресторан в Нью-Йорке. Но вместо этого мы едем в соседний городок, и он останавливается перед моей любимой бургерной.

Я вопросительно смотрю на него, и он объясняет:

– Я навел справки.

Я улыбаюсь и качаю головой.

– Здесь так же вкусно, как «У Джои»? – спрашивает он.

– Ты помнишь «У Джои»?

– Конечно. Я же сам тебя туда пригласил, если ты забыла, – говорит он.

– Да, точно, – говорю я. – Ну ты ходил туда на несколько лет дольше, чем я, так что сам мне скажешь, где лучше.

Прежде чем выйти из машины, он достает с заднего сиденья пакет.

– После того как ты исчезла, я туда больше не ходил.

Я сижу в недоумении и смотрю, как он обходит машину и подходит к моей двери. Когда он открывает ее, я пытаюсь пошутить:

– Как же ты выжил целых два года без лучших бургеров в Университете Северной Каролины?

Он протягивает руку, чтобы помочь мне выйти из машины, и безучастно произносит:

– Я выжил без гораздо большего, чем бургеры из ресторана «У Джои».

Мы заходим в ресторан, и Гэвин кивает официантке, которая провожает нас к диванчику в дальнем углу – это маленький угловой диванчик, так что мы сидим рядом, но все равно смотрим друг на друга. Он вешает мою куртку на крючок, а я усаживаюсь.

К нам подходит официантка и хлопает ресницами, глядя на моего накачанного спутника, пока он заказывает напитки.

– Даме, пожалуйста, мерло. А мне пшеничное пиво – любое разливное подойдет.

Она уходит, и Гэвин замечает, что я уставилась на него.

– Что-то не так? – спрашивает он. – Ты не хотела вина?

Я смеюсь:

– Ты правда не имеешь ни малейшего представления о том, какой эффект производишь на женщин?

Он придвигается ближе ко мне.

– Милая, единственная женщина, на которую я хочу произвести эффект, – это ты.

Пока мы наслаждаемся своими напитками, Гэвин рассказывает мне свою версию истории про поход, в который они ходили на прошлых выходных. А я рассказываю ему про последнее приключение Пайпер, которая решила пойти в «поход» по необжитым районам Австралии. Мы говорим про футбол и учебу Мэддокса и про его «девушку» по имени Эмбер, которой он теперь передает любовные записки. Занятно, что ни один из нас не упоминает мою преследовательницу – очевидно, чтобы не испортить атмосферу свидания.

Я немного сбита с толку, когда официантка приносит целый поднос еды, хотя мы еще ничего не заказали.

– Подождите! – восклицает Гэвин, когда девушка собирается поставить одну из тарелок на стол.

Он убирает со столика бутылку с кетчупом, солонку и перечницу и лезет в сумку, которую принес с собой из машины. Он достает оттуда скатерть в черную и красную клетку, накрывает ею стол, затем кивает официантке, чтобы она ставила еду.

Она ставит перед нами еду – и я превращаюсь в восемнадцатилетнюю студентку, сидящую напротив звезды университетского футбола. Я смотрю на скатерть и тарелки перед нами и понимаю, что он воссоздал наше первое свидание. До самой последней мелочи – до шоколадного молочного коктейля.

– Как это понимать? – спрашиваю я.

– Ну, во‐первых, это вопрос, поэтому если я на него отвечу, то возьму у тебя картошку. – Он подмигивает мне. Потом объясняет: – Я хочу все переделать, Бэй. Я бы очень хотел забрать у тебя всю боль последних лет, но не могу. Я могу только двигаться вперед и стараться быть самым лучшим мужчиной для тебя и самым лучшим отцом для Мэддокса.

Мои глаза затуманиваются, и я протягиваю ему свою тарелку с картошкой фри.

– Думаю, этот ответ заслуживает целую кучу картошки.

Гэвин смеется, берет одну и кидает ее в рот. Я смотрю, как он жует. Я изучаю его лицо и пытаюсь найти различия между мужчиной, сидящим передо мной, и двадцатилетним студентом, которого я когда-то знала. Черты его лица стали резче, более выраженными, в уголках глаз наметились небольшие морщинки. Но он все еще прекрасен – может быть, даже еще более прекрасен, потому что в его лице теперь чувствуется характер. Меня осеняет, что он отрастил волосы с тех пор, как мы встретились в Чикаго. Интересно, он специально это сделал, чтобы стать еще больше похожим на себя тогдашнего? Мне нравятся его волосы. Может, даже слишком нравятся?

Мы ужинаем и вспоминаем наше первое свидание, после которого прошло уже столько лет. Я намеренно не притрагиваюсь к своей картошке – и этот факт не остается назамеченным.

Гэвин кивает на мою тарелку.

– Хочешь поиграть, да?

– Можно.

Я пожимаю плечами, словно это и не было моим намерением.

– Ладно, спрашивай! Я все еще голоден, – говорит он.

– Как продвигается развод? – спрашиваю я.

Он морщится:

– Черт, Бэйлор. Сразу бьешь ниже пояса, да?

Я не смеюсь над его шуткой. Он становится серьезным и говорит:

– На это нужно время. Даже неоспариваемый развод может занять полгода.

– А она хочет оспорить? – спрашиваю я, вертя в пальцах ножку бокала.

– Нет, не думаю, – говорит Гэвин. – Но точно пока не знаю. Ее адвокат еще не представил ответ. Кажется, у них на это есть еще пара недель. Но оспаривать для нее совершенно бессмысленно. Я ее ненавижу. О примирении не может быть и речи. К тому же у нас железобетонный брачный договор, поэтому волноваться не о чем.

Он берет еще картошку фри.

– Следующий вопрос!

Я смягчаюсь.

– Как ты перенес смерть отца? – спрашиваю я. – Мои соболезнования, кстати. Я знаю, что вы не были близки, но все равно тяжело, когда умирает один из родителей.

– Спасибо, – говорит он. – Я был в порядке. Он всегда вел себя со мной как козел, но мне было жалко маму. Она-то его явно любила. В прошлом году она снова вышла замуж, и я никогда не видел ее такой счастливой. И еще мама ужасно рада, что у нее есть внук. У меня с трудом получается не подпускать ее к вам.

У меня перехватывает дыхание.

– Гэвин, тебе не нужно этого делать! Она его бабушка. У нее есть полное право с ним видеться.

Он пожимает плечами и берет еще кусочек картошки, вертя его между пальцами.

– Я не хочу на вас давить. Я изо всех сил пытаюсь тебя не притеснять, Бэй. Мне кажется, что если я скажу хоть одно неверное слово, сделаю хоть одно неверное движение, то ты