так правдиво. Опубликованные в эти годы первые повести Василя Быкова «Третья ракета», «Альпийская баллада», «Мертвым не больно» показали духовную изнанку войны. Завершил свой беспрецедентный поиск героев Брестской крепости Сергей Смирнов, за книгу «Брестская крепость» (1959, 1964 - второе, дополненное и расширенное издание) писатель был удостоен Ленинской премии. Вышли в свет документальные повести Ивана Новикова, которые, как я уже упоминал, позволили восстановить доброе имя минских подпольщиков. Обладавший острым идеологическим чутьем Петр Машеров инициировал целый ряд акций, которые должны были увековечить подвиг белорусского народа, отдавшего на алтарь Победы свыше двух миллионов своих лучших сыновей и дочерей - каждого четвертого жителя. Сейчас в ходу иная цифра - каждый третий. Я оперирую сведениями, которые были известны в то время, сути дела это не меняет.

Я уже говорил, что у идеи мемориального комплекса «Хатынь», как и у «Кургана Славы», нет конкретного автора. Можно сказать, руководство республики угадало настроение народа. Но все же заслуга в том, что они стали подлинными шедеврами, получившими мировую известность, прежде всего, принадлежит Кириллу Мазурову и Петру Машерову. Кстати, основой для мемориального комплекса «Хатынь» могла послужить любая из 186 белорусских деревень, сожженных фашистами вместе с жителями и навсегда исчезнувшими с географической карты республики.

Первым обратил внимание на Хатынь К. Т. Мазуров. Об этом Кирилл Трофимович вспоминает в предисловии к своей книге мемуаров «Незабываемое». В сентябре 1964 года, по дороге в Витебск, он и сопровождавший его Тихон Киселев сделали небольшую остановку километрах в пятидесяти от Минска. Погода была теплой, солнечной, решили прогуляться по лесу и совершенно случайно набрели на заросшее бурьяном поле, бывшее когда-то пашней. В его центре на взгорье высилось десятка два обгорелых печных труб, кое-где проглядывали остатки серых каменных фундаментов. «Хатынь» - буднично горько обронил оказавшийся рядом пожилой пастух.

Примерно в это жо время Петр Миронович Машеров, бывший вторым секретарем ЦК, попросил молодых, тридцатилетних архитекторов «Минскпроекта» Леонида Левина, Юрия Градова, Валентина Занковича, народного художника БССР, 50-летнего Сергея Селиханова увековечить память деревни Велья на его родине, в Витебской области. Здесь произошла схожая с Хатынью трагедия. Деревня была сожжена вместе с жителями, погибло 450 человек. Проект сделали, когда Машеров уже возглавил Компартию Белоруссии. Он одобрял его. Но будучи человеком большого государственного уровня, рассудил, что Россонский район расположен далеко от Минска, а значит, его смогут посетить не все желающие, в том числе лишь часть зарубежных делегаций. И потому, по его мнению, Велья не годилась для создания здесь общенационального мемориала. Посоветовал поискать другой вариант.

«Претендентов» было много, но предпочли Хатынь. Во-первых, название певучее, белорусское, от слова «хаты». Во-вторых, место очень красивое. В-третьих, деревня была уничтожена за связь с партизанами. Был объявлен республиканский конкурс. Как и ожидалось, победила в нем творческая группа Леонида Левина.

Проект Хатыни в корне отличался от проекта деревни Вельи. Объединяло их лишь то, что и там, и там были увековечены деревни и каждый их дом. Но образ, художественное решение, композиция все было другое.

Утверждался проект на бюро ЦК. Открытие первой очереди мемориала, в которую входила только сама деревня, состоялось в конце 1968 года. Приехали почти все руководители союзных республик, в том числе Кирилл Мазуров. Именно он высказал идею через судьбу Хатыни показать трагедию всей Беларуси.

Начался срочный сбор материалов. Точного списка сожженных деревень на тот момент не существовало. Восполнить этот пробел поручили Институту истории Академии наук БССР. Сначала было 136 деревень, потом в слисок добавили еще 50. А это означало новый кусок работы: сделать урны, вписать эти новые деревни в уже имеющуюся композицию. Уточнялись названия и количество погибших в концлагерях. Расходились и данные о числе погибших жителей Беларуси.

Петр Машеров принимал самое деятельное участие в разработке проекта, внимательно следил за ходом строительных работ.

Авторы проекта прекрасно осознавали, какая ответственность лежит на них и потому не считали зазорным для себя советоваться - много раз бывали в горкоме партии, трижды ходили на прием к Машерову. Торжественное открытие всего мемориала состоялось 5 июля 1969 года. Это было огромное событие для Беларуси.

Это тот редкий случай, когда решение огромного политического звучания принималось практически без консультаций с Москвой. «Хатынь» оттенила трагическую судьбу белорусского народа, и мы не хотели, чтобы кремлевские чиновники в угоду политическим амбициям, как это было в истории с присвоением Минску звания «город-герой», испортили первоначальный замысел. Это создало немало проблем при выдвижении мемориала на Ленинскую премию. В то время Ленинская премия была самой престижной государственной наградой, за всю историю республики ее присуждали Белоруссии всего восемь раз.

Мемориальный комплекс «Хатынь» был выдвинут на соискание Ленинской премии в 1970 году вместе с выдающимся памятником монументального искусства «Мамаевым курганом». Победить мог лишь один из них. Сомнения, прежде всего, вызывал возраст авторов проекта. Всего по тридцать лет! Это шло вразрез с существовавшими канонами. Было принято давать высшую государственную премию лишь под старость, умудренным жизненным опытом творцам. Один из авторов проекта - Юрий Градов - вспоминает, что они по вполне понятным причинам не могли конкурировать со скульптором Томским и его памятником в области монументального искусства, поэтому перенесли выдвижение мемориального комплекса «Хатынь» на Ленинскую премию в область архитектуры. Но там был тоже очень серьезный конкурент - архитектор Туманян с памятником Ленину в Ереване. И случилось невероятное в то время - они выиграли у памятника Ленину! Это было тем более удивительно, что некоторым, принимавшим решение о присуждении Ленинских премий, не нравился и сам проект «Хатыни».

Категорически не принимался колокольный звон. Некоторые из критиков даже сочли его антикоммунистическим жестом, потому что колокол считался христианской символикой. На кладбище по первоначальному плану должен был стоять большой крест. Эту задумку отклонили сразу. Колокола удалось отстоять, убедив чиновников, что религия здесь не при чем, что это набат памяти, сигнал тревоги. Не воспринималось и воссоздание всего исторического полотна Хатыни: зачем, мол, делать дом там, дом здесь, не проще ли все собрать рядышком на одной улице. Прошел слух, что это все христианское, противоречит советским идеям и в пику социалистическому реализму. Влиятельная министр культуры СССР Екатерина Фурцева вообще не восприняла суть памятника, предлагала снести его бульдозером, обвинив авторов в пессимизме, в отсутствии пафоса народа-освободителя и веры в будущее. При обсуждении она была вне себя от гнева:

- Как? Кто? Почему Москва не знала? Это что за работа? Это же издевательство над искусством! Что скажут потомки, когда увидят такого старика? Оборванного несчастного... Неужели нельзя