тяжелый гул, раздавшийся за нашей спиной, прервал его на полуслове. Трах, трах - словно спички, с сухим треском переломились радиомачты. Крак, бубух - и толстенная балка ветродвигателя, сломавшись пополам, шлепнулась на снег. И тут мы с ужасом увидели, как между радиостанцией и гидрологической палаткой разверзся лед. Быстро расширяясь, трещина прошла под геофизическим павильоном, и брезент его разорвался надвое.

-  Гравиметр! - завопил Миляев. - Спасайте гравиметр, - и кинулся к павильону. Мы последовали за ним. К счастью, мы подоспели вовремя. Еще секунда, и драгоценный прибор соскользнул бы в воду. Мы едва успели перетащить гравиметр в палатку Гурия, как вдруг прямо на глазах ледяное поле стало расползаться по швам. То там, то тут возникали все новые трещины, сквозь которые проступала вода. Мы метались по льдине, оттаскивая от края трещин научные приборы, бочки с бензином, ящики с продовольствием, газовые баллоны. А тут еще запуржило. Стало совсем темно. Повалил густой снег. Черная вода в трещинах покрылась салом. К счастью, природа сжалилась над нами. Подвижки внезапно прекратились, и наступившую тишину нарушало лишь посвистывание ветра, гулявшего среди торосов.

Поужинали наспех, поэтому часам к десяти вечера к нам в палатку "на огонек" пожаловали гости: Миляев и Яковлев с Петровым. Саша мигом застелил ящик-стол полотенцем, достал кусок твердокопченой колбасы, галеты и головку чеснока. Пока на плитке закипал чайник, начался обмен впечатлениями о сегодняшних событиях.

-  Я только добрался до опытной площадки, быстренько отсчитал показания приборов и полез в рабочую палатку, чтобы сделать отсчеты по зеркальному гальванометру температуры в различных слоях снежного покрова, как вдруг палатку сильно тряхнуло и я почувствовал, что ноги мои разъезжаются. Глянул вниз, а подо мной расползается трещина. Футляр с психрометром бултых в воду, а за ним соскользнул аккумулятор и мигом, пустив пузыри, пошел ко дну. Трещина прошла у самого входа: упади и не выкарабкался бы сам без посторонней помощи. Я перетащил гальванометр в безопасный угол палатки и достал было нож, чтобы распороть брезент полога, как вдруг материя треснула и обрывки его повалились мне на голову. Я выскочил наружу - гляжу: по ту сторону трещины Алексеевич в одном белье и с треногой теодолита в руках.

-  Да, натерпелся я сегодня страху, - сказал Миляев. - Только задремал, вдруг что-то как грохнет. Меня так и выдуло из спального мешка. Гляжу, у входа - трещина и прямо к астрономической площадке идет. Теодолит накренился. Вот-вот в воду шлепнется. Я его успел оттащить, чувствую, ноги холодит. Мама родная, так ведь я босиком на снегу стою. Кинулся обратно в палатку, только успел ноги в унты всунуть, опять как толкнет. Я хвать хронометры и ходу. А тут доктор, к счастью, подоспел.

Вот и кончилась наша относительно мирная жизнь. Две больших трещины пересекли льдину, расколов ее на несколько частей. Одна из них протянулась извилистой линией от северной кромки льдины к старой "датской палатке" с приборами, прошла под палаткой-баней, затем скользнула к рабочей палатке Миляева, разрушив по дороге снежный тамбур его жилой палатки.

Затем сделала крутой поворот, уничтожив астрономический павильон, едва не утопив теодолит, чудом устоявший на ее краю. Отсюда она, круто повернув, нырнула под мою палатку и, наконец, в пяти метрах от градиентной мачты, слилась со второй трещиной. Вторая трещина, образовавшаяся у северного конца поля, пересекла аэродром и прошла около радиостанции и жилой палатки гидрологов, отделив их от лагеря вместе с автомобилем, складом продуктов, газовыми баллонами.

Время от времени с уханьем обваливается где-то в воду подмытый водой снежный пласт. Заунывно стонет в торосах ветер. Над станцией плывет ночь, и только дрожащий зеленоватый луч северного сияния равнодушно скользит по горизонту. В ночь с 5 на 6 февраля на вахту заступил Гурий Яковлев. Дежурство выдалось у него хлопотное. В разных концах льдины раздавались трески и шорохи - это то сходились, то расходились края трещин.

Да и нам было не до сна. Лишь под утро природа, видимо, утомилась. Горизонт окрасился алой полоской зари. Хотя до появления солнца остается не меньше месяца, но сумерки с каждым разом становятся все светлее. Теперь "на улице" можно не только обходиться без "летучей мыши", вечно коптящей и гаснущей, но даже книгу читать. К сожалению, сейчас нам не до книг. Зато хоть знаешь, в какую сторону бежать, если треснет лед под ногами. А ледовая обстановка с каждым днем становится все тревожней. Молодой лед, надежно служивший буфером столько время, оберегая нас от натиска окружающих полей, превратился в беспорядочное месиво. Куда ни глянешь - всюду торчат беспорядочные груды торосов. Трещина, отрезавшая нас от аэродрома, непрерывно дышит, плещет черной водой. Края ее то отходят на несколько метров, то сходятся, противно скрежеща. А тут еще запуржило.

Теперь мы спим урывками, не раздеваясь, готовые по первому сигналу покинуть палатки. Но наша палатка внушает особенные опасения. Не дай Бог при подвижке завалит вход-лаз, и тогда из нее не выберешься. Мы даже подумываем, не переехать ли в комаровскую палатку-мастерскую: черт с ним, с холодом, но зато безопаснее.

-  Да не завалит нас, - неуверенно сказал Дмитриев - не должно завалить. А в комаровской палатке мы скорее околеем от холода, чем провалимся в трещину.

-  Может, раскопаем лаз пошире и сугроб у входа сроем? Легче будет выбираться в случае полундры.

Мы долго спорили, обсуждая возникшую ситуацию, я невольно вспомнил историю с примусами - а может, и не взорвутся. Хорошо, что Комаров настоял и уговорил меня не дожидаться, пока они рванут. В итоге мы избрали известную формулу легкомыслия - авось пронесет и остались на старом месте. Но вход все же расширили и сугроб перед палаткой срыли напрочь.

Поскольку подвижки временно прекратились, мы занялись наведением в лагере порядка: перенесли палатку Миляева в безопасное место, обнесли стенкой новый астрономический павильон, навели через трещины, которые уже затянуло молодым льдом, мостки из широких досок. Подняли и надежно закрепили радиомачты. Только ветряк так и остался лежать на снегу: второй такой толстой балки-станины в лагере не нашлось.

Жизнь постепенно входила в свою привычную колею.

Последние несколько дней Ропак проявлял странное беспокойство. Он бегал по лагерю, что-то вынюхивал, засовывая свой нос между ящиками и мешками. Причину столь странного поведения нашего любимца открыл Курко. Разбирая ящики из-под старых аккумуляторов, он наткнулся на тушку песца.

- И откуда он только взялся, - сказал Щетинин, разглядывая неожиданный трофей. - Наверное, его под ящики Ропак загнал, там он и подох.