Шрифт:
Закладка:
К его бесконечному ужасу, именно это тут же раздалось из репродукторов, отчаянно и жалобно.
– Оставьте меня в покое!
– Будет достаточно, если ты опишешь, что видел.
– Я не хочу. Не хочу, – бормотал из репродуктора его и в то же время не его голос. – Сука, что теперь делать… в таком дерьме я еще не бывал… что теперь…
Джеймс пришел в ужас. С тех пор как он запланировал научную карьеру, свой недавний подростковый лексикон отверг как инфантильный пережиток, и с тех пор ругался только про себя. Однако он начинал понимать, что сейчас достаточно невольно составить слово – и намного раньше, чем он решит, произносить его вслух или из приличия подвергнуть цензуре, мицелиальное волокно этот зачаток звука перенесет, а репродуктор усилит до уровня речи.
– Черт, он же прочитает… что я наболтаю… что делать… – сетовал его неуправляемый голос.
– Видишь, как просто говорить, – удовлетворенно сказал ӧссеанин.
– …может, он ничего не сделает… может, отпустит…
– Зависит от тебя. Ты можешь подтвердить свидетельство Корабля Ангаёдаё?
«А что будет потом?!»
Джеймс осекся. Сеть сжимала его так, что он не мог толком вздохнуть. Снимет ли ее ӧссеанин, если он станет охотно помогать? Оставит его в живых? Отпустит его?
Ведь пока он ему ничего даже не обещал.
Джеймс сомневался. Еще неделю назад он без колебаний настучал бы слонику, что Корабль лжет; но теперь у него был опыт общения с ӧссеанами, и он знал, что это не поможет. «Выбрось этих двоих в космос, и я тебе ничего не сделаю», – твердил ему шантажист. А потом послал код, который открывал все шлюзы Корабля – не только у пассажиров. Если бы Джеймс его послушался, то был бы сейчас мертв. Вместе с неудобными персонами исчез бы и неудобный свидетель. Разве благоразумный человек станет думать, что в этом ӧссеанине найдется больше уважения? Джеймс всей силой воли пытался заставить свои связки не переводить все подряд в устную речь, иначе вышло бы совсем нехорошо, если бы сейчас прозвучали его мысли: «Он все равно меня замочит».
Наверное, действительно лучше придерживаться слов Ангаёдаё. Надеяться, что она солгала с какой-то целью. Что у нее есть план.
Но не успел он решиться, из репродуктора снова раздался его голос.
– Да, я могу подтвердить это. Все так, как говорит Корабль.
Ӧссеанин кивнул и повернулся обратно к Зрачку.
Он продолжал допрос. Град вопросов сменяли тайные коды, от которых значения на дисплеях поднимались до алых чисел. Джеймс понял, что остальные Корабли, которые находятся в космосе, пытаются что-то сделать и вызвали какую-то бурю – и ӧссеанин интересуется, чего они добиваются. Ангаёдаё тряслась в агонии. Просила и признавалась. Тайные планы. Договоры и разногласия. Намерения Кораблей и согласие фомальхиванина, достойно вознагражденное. Да, фомальхиванин прилетел с Хиваив на Д-альфу с помощью Кораблей. Да, на Д-альфе у него было задание, которое он не выполнил. У него особые способности. Он прячется, чтобы не выполнять свою часть договора. Но Корабли все еще рассчитывают на него…
Джеймс пытался ни о чем не думать, не создавать в себе зачатков слов, которые могли бы их выдать. Но в последующие минуты он убедился, что это больше не важно. Ведь это были вещи, о которых он абсолютно ничего не знал; и несмотря на это его голос уверенно говорил и подтверждал все, в чем признавалась Ангаёдаё!
Он понял, что это значит. Корабль каким-то образом отсоединил его от репродукторов и овладел ими сам. Теперь ему хотелось вопить: он кричал бы ӧссеанину в лицо, что это не он, что у него украли голос, что сделали из него зомби, что он как ракушка, в которой вместо моллюска лишь песок; что Корабль говорит за него и вкладывает в его уста то, чего он никогда бы не сказал, и он не собирается нести за это ответственность. Однако ӧссеанин ни о чем не подозревал, и Джеймс был обречен на молчание, потому что от нормальных человеческих коммуникационных каналов его отделяла сеть.
Сколько времени могло пройти? Час? Половина вечности? Джеймс не чувствовал ни рук, ни ног, шея затекла; ему хотелось встать и размяться, но такую роскошь, похоже, ему никто не позволит.
– Вы меня отпустите? Я сказал вам все! – выпрашивал слезно его голос, который все еще был не его.
Кораблю, возможно, казалось, что вложи он в его уста что-то очень плаксивое, будет звучать достовернее.
Ӧссеанин улыбнулся и вырвал волокно из репродукторов.
– Да, ты сказал, и я все слышал, – заверил он Джеймса. – Я вознагражу тебя. Не лишу тебя жизни. Теперь решают лишь твоя судьба и везение, мальчик… придет ли сюда кто-нибудь вовремя.
Пункт «Джеймс Ранганатан» отмечен галочкой.
Старик повернулся к Кораблю.
– Ангаёдаё. Мы плодотворно побеседовали, и я рад, что между Церковью и Кораблями царит такое доверие, но ее эминенция досточтимейшая придерживается мнения, что не стоит чересчур обременять тебя вопросами. По вопросам, которые не были затронуты, она готова удовлетвориться записью. Я с радостью приму роль посредника и отнесу своей госпоже твое сердце.
Эти дурацкие метафоры были странноваты. Джеймс представил все натуралистично: выпотрошенный кит лежит на берегу, а слоник уходит с его сердцем на тарелке – прямо в будуар в стиле рококо, где некая госпожа рассматривает улов через лорнет; но сеть так крепко сжимала его лицо, что он и усмехнуться не мог.
У Корабля эта мысль восторга не вызвала. Его Зрачок вдруг стал совершенно серым.
– В этом совсем нет нужды, досточтимый. Мое сердце чисто. В нем нет ничего, чего бы ты не знал!
– Может, ты и права. Случается и так, что между заветным желанием и реальностью нет никакой разницы, – ответил ӧссеанин.
И отошел в заднюю часть кабины, куда Джеймс заглянуть не мог, – вероятно, чтобы достать сердце.
В этот момент Джеймс осознал, что этот термин все же иногда используется. Это дословный перевод с ӧссеина. Как фразой «душа Корабля» обозначают оригинальный мануал, так и «сердцем Корабля» является черный ящик.
Черный ящик – запоминающее устройство, не поддающийся фальсификации протокол хода полета. Настоящая версия – как дополнение ко всей высказанной лжи.
Джеймсу снова захотелось вопить. «К чему это все было? Зачем этот клоун душит нас все это время, если давно мог забрать запись на микроде?!» Он бы высказался ӧссеанину в лицо, но был нем. Даже не мог привлечь к себе внимания. Старик еще ненадолго вошел в поле его зрения, но больше на него не смотрел. Он положил свою
