пути потому что, во время дождей естественная почва здесь почти непроходима. Эти каменные дороги, вероятно, были построены во время византийской оккупации. Довольно гладкие тропы мулов ведут вдоль этой реликвии покойного величия и энергии, и теплое солнце высушило поверхность, я сажусь в седло и удаляюсь от удивленной толпы. Через четыре мили я достигаю подножья перевала Карасу. С этого места я могу наблюдать маленький караван, который медленно пробираться вниз по горе. Животные иногда полностью прячутся за скалами, поскольку они следуют за извилистыми поворотами тропы вниз по крутому склону, который, как думал старый турок этим утром, должен заставить меня задохнуться. Небольшой ручей под названием Карасу, или черная вода, танцует в скалистом русле неподалеку. Пока я снимаю свою обувь, чтобы форсировать ее, ко мне присоединяются несколько пастухов, которые пасут стада знаменитых ангорских коз и своеобразных курдючных овец, которые пасутся на соседних холмах. Эти благородные пастухи не перегружены одеждой, их нагота почти не прикрыта. Но они носят длинные мечи и старые кремневые кавалерийские пистолеты с раструбом, которые придают им свирепый вид, что странным образом расходится с их мирным занятием. Они собираются завязать знакомство со мной с того, что не впечатляет меня и не располагает к благосклонности к ним. Они критически осматривают мою одежду от шлема до мокасины, задумчиво разглядывают мои различные вещи, постукивают по моему кожаному чехлу и зажимают задний тюк, чтобы попытаться выяснить характер его содержимого. Я понял из их замечаний по поводу «пара» (термин, используемый в общем смысле для денег, а также для маленькой монеты с таким названием), по тому, как они рассматривают кожаный чехол с жадным взглядом, что они склонны к мнению что оно содержит деньги, и невозможно сказать, какое невероятное богатство их неискушенный ум связывает с предполагаемым сундуком с сокровищами европейца, который ездит на серебряной «арабе». Очевидно, эти парни никогда не слышали о десятой заповеди. Или, услышав об этом, они не стали читать, отмечать, изучать и внутренне усваивать ее для облагораживания своей нравственности. Лучи алчность исходят от каждой черты их лиц и каждого движения их рук. Видя это, я стараюсь избавить их от моральных оков их мрачных мыслей, указав на прекрасный механизм моей машины. Я верчу педали и показываю, насколько совершенны подшипники заднего колеса. Я сжимаю резиновую шину, чтобы показать им, что это не железо и не дерево, и обращаю их внимание на тормоз, полностью ожидая, что это, как обычно отвлечет их, наполнит их признательностью и восхищением и заставит забыть обо всем, что касается моего багажа и одежды.

Но эти парни, кажется, отличаются от тех своих соотечественников, которых я оставил, еще совсем недавно. Мои другие достоинства интересуют их гораздо больше, чем колесо, и один из них, после задумчивого взгляда на мокасины, возможно, более симпатичной пары, чем он когда-либо видел, с сожалением указывает на свои грубые сандалии из стянутой узловатыми ремнями из шкуры и бросает взгляд на своего товарища, которые говорят гораздо красноречивее, чем слова: «Какой позор, что такие милые мокасины должны украшать ноги неверного франка (общее прозвище европейцев) - пепел на его голову - в то время как истинный последователь Пророка, как я, должен ходи почти босиком!»

Нет сомнений в том, что эти благородные пастухи склонны к естественным наклонностям, и, поскольку у меня нет ржавого меча и артиллерийского пистолета семнадцатого века они, несомненно, думают, что я безоружен. У меня складывается впечатление, они, по крайней мере, пытаются напугать меня, чтобы я подарил им мокасины и, возможно, несколько других вещей. В невинности своей неискушенной натуры они не заметили компактного маленького оружия, лежащего под моим плащом, которое так же превосходит все их вооружение, как современная канонерская лодка с деревянный челн прошлого века.

Каковы бы ни были их намерения, однако, они обречены никогда не исполняться, поскольку их внимание теперь привлекает караван, чей подход предвосхищается звоном тысячи колокольчиков.

Следующие два часа заставляют меня заняться трудоемкой задачей - подняться по узкой тропинке вверх по каменистому горному склону, по которому, конечно, никогда проезжали колесные машины. В некоторых местах едва ли могут пройти вьючные животные между массивами камней, а в других, тропа это всего лишь узкий выступ между вертикальной скалой и отвесной пропастью. Самые крутые участки ведут по грубым каменным лестницам проложенным ногами вьючных животных, которые трудятся над этим проходом так же, как они трудились до открытия Америки и до сих пор. На протяжении сотен ярдов я вынужден толкать велосипед вперед, задним колесо наверх, хорошо известным способом подъема по лестнице. Взбираясь по довольно неудобному месту, я встречаю одинокого арабского юношу, ведущего его лошадь под уздечку, и приближаюсь к серьезной аварии. Именно на крутом повороте я встретил этого смуглого юношу лицом к лицу, и внезапное появление того, что он и лошадь посчитали существом из гораздо более отдаленной сферы, чем наша западная половина, так напугал их обоих, что я ожидал каждую минуту, увидеть, как они падают в пропасть. Успокоив мальчика, произнеся одно или два слова по-турецки и увидев невозможность либо обойти его, либо того, чтобы его лошадь развернулась, я оборачиваюсь и отступаю на небольшое расстояние туда, где больше места.Он еще не совсем уверен в моем земном происхождении. Он слишком напуган, чтобы говорить, и заметно дрожит, когда проходит мимо меня, приветствуя меня взглядом смешанного страха и подозрения, и то же время, делая смелые, но очень болезненные попытки отразить любые злые помыслы. Я мог бы поразмышлять о его жалкой примирительной улыбке, но она еще долго будет преследовать мою память. Хотя я надеюсь, благодаря большому количеству впечатлений, всё-таки избежать атаки ночных кошмаров.

Это худшее восхождение на гору, которое я делал на велосипеде; весь путь через Скалистые горы не было ничего, что хотя бы приближалось к этому переходу по крутизне. Хотя пешком или на лошади это, конечно, не было бы настолько сложным. На полпути, навстречу мне, плывет низко нависающие облака, окутывающие гору туманом и вызывающие неприятную морось, которая едва ли улучшит ситуацию.

В пяти милях от подножия перевала и в трех часах от Гейве я добираюсь до небольшой postaya-khan (почтовой станции) , занятой одним полицейским и станционным смотрителем, где я останавливаюсь на полчаса и прошу полицейского сварить мне чашку кофе, чувствуя необходимость, немного отдохнуть после жестких рывков в течение последних двух часов.

Кофе - это единственный напиток, который здесь можно получить, и, хотя погода выглядит совсем не благоприятно, я двигаюсь вперед к обычной придорожной хане,