Шрифт:
Закладка:
Если трескотня Хинрика представлялась Николаусу интересной, он приближал к себе слугу, если же того уносило в речах неведомо куда, отдалял его, и Хинрик продолжал свои речи, обращаясь уже не «к доброму господину», а к божьим птичкам, к кузнечику или осе, к овечке или телёнку, к белому облаку, проплывавшему «по морю небес», к раскидистому дереву, стоящему в поле, — открывал свои секреты в дупло, и однажды Николаус даже наблюдал, как Хинрик нашёптывал что-то замшелому пню.
Хорошую рыбку можно выудить в мутной воде. А Хинрик был водой, ох!.. мутной — как ручей после ливня.
Немало узнал от него Николаус про Аттендорнов — и такого узнал, что обычно от всех скрывают. Особо — о госпоже Фелиции узнал, которую, как видно, Хинрик недолюбливал (хотя никоим образом не показывал этого) за недоброту, придирки и извечное высокомерие. Хинрик рассказывал, что госпожа Фелиция иногда ведёт себя как безумная, говорит всякую чушь. Оттого барон очень нервничает и уводит её в комнаты. И его можно понять: он тревожится, как бы не пошёл по округе слух, что сестра его всё чаще чинит безрассудства, что она, как ребёнок, не в ответе за свои слова, или, хуже того, — что сестра его умалишённая... О таких вещах, о странностях, тревожащих воображение, обычно быстро узнают и далеко говорят.
Да, Николаус и сам не раз замечал необычное в поведении госпожи Фелиции и подумывал, что она не в себе. Что стоили одни только ночные посещения его спальни и колдовская восковая кукла под его кроватью! А был ещё такой случай... Аттендорны как-то припозднились с ужином. Пили вино, ели мясо оленя, подстреленного Юнкером в лесу, разговаривали о чём-то и смеялись, как это водится за добрым кубком. А тут кто-то сказал, что небо ясно и видны очень красивые звёзды. Все поднялись из-за стола взглянуть на звёзды: и барон, и Ангелика, и Удо с Николаусом. Звёзды действительно были в тот вечер хороши. Когда вернулись к столу, Николаус увидел, что мясо у него на блюде порезано на мелкие-мелкие кусочки — такие мелкие, что каждый кусочек не более горошины. Это очень потрудиться нужно было, чтобы так изрезать довольно жёсткое мясо дикого зверя!.. Николаус знал, что только Фелиция оставалась в зале, она одна не ходила смотреть на звёзды. И Николаус поднял на неё глаза. Госпожа Фелиция натянуто засмеялась и сказала ему, что вот, мол, какое уважение она к гостю проявила — порезала для него мясо на блюде. И лицо, и руки её блестели, и почудилось Николаусу, что от неё исходил неприятный запах. Барон погрустнел, перед всеми, сидящими за столом, извинился и, взяв сестру за локоть, повёл её на женскую половину. Николаус поблагодарил Фелицию за заботу, но к мясу не притронулся. Кто мог поручиться, что мясо у него на блюде как-нибудь не заколдовано?..
— Скажу вам по секрету, — с оглядкой нашёптывал Хинрик, — вы уж не выдавайте меня, добрый господин... На баронессу, случается, накатывают внезапные приступы ужаса. Иногда во время такого приступа Фелиция прячется в чулане. И вытащить её на свет божий бывает трудно...
Касался Хинрик и давно прошедших лет. Он ведь служил в замке едва не с отрочества, много чего знал. То, что у Фелиции с рассудком нелады, стало заметно вскоре после смерти Эльфриды, жены барона. А как умер младенец Отто, госпожа Фелиция была уже весьма часто не в себе. О том среди прислуги, а также среди рыцарей и кнехтов ходили всякие слухи. Что будто Фелиция просила Эльфриду ей ребёночка подарить, но та якобы отказала в этой странной просьбе.
Потом Хинрик подходил к Николаусу с другой стороны. С прежней оглядкой в другое ухо нашёптывал:
— Я открою вам секрет, господин Николаус... Никто вам об этом не скажет, ибо говорить о таком запрещено бароном настрого. Коли скажет вам благородный рыцарь, чести лишится, коли кнехт — всего имущества и службы лишится, а коли кто-нибудь из слуг выдаст — поркой дело не ограничится, вырвут клещами язык. Но вы, господин, я знаю, умеете тайны хранить.
И поведал Хинрик Николаусу следующее... Госпожа Фелиция давно уже и всё тяжелее страдает от одержимости. И одержимость иной раз выворачивает её наизнанку. Лёгкие приступы бывают даже смешные, но если приступ затягивается, тут барон призывает на помощь слуг — да таких, что покрепче, поскольку силы в хрупкой госпоже Фелиции просыпаются нечеловеческие. В иных случаях лёгкий приступ — это непрекращающаяся икота; и ничто против этой икоты не помогает. В других случаях благородная госпожа Фелиция, нарядная и ухоженная, красивая и умная, часами блеет козой или ухает совой, полагая, что сидит в ночном лесу на ветке, и крутит головой и мигает ну совсем как настоящая сова. Иногда в безотчётном страхе она поднимает лицо к небу и кричит — тонко и переливчато. Чего-то боится. Случаются припадки, когда Фелиция лает, как собака, и прячет по углам покоев пищу на чёрный день. А то квакает, будто лягушка, и прыгает вокруг своей кровати «на четырёх лапках». Это было бы очень смешно, кабы не было так жутко... Спрятавшись в чулан, благородная госпожа Фелиция может часами петь жабьи песни, а если к ней в чулан осторожно заглянуть, можно увидеть, что глаза у неё в темноте горят совсем как у волчицы. В тяжёлые приступы одержимости рвёт Фелиция на себе одежды, и стремится она тело своё разорвать. Страдая от безотчётного ужаса, она лезет под кровать либо снова прячется в чулан; и продолжает рвать одежды. Служанка Мартина или барон Ульрих тогда зовут слуг, чтобы удержать баронессу, не дать ей навредить себе. И тут такая свистопляска начинается — словами не описать! Все бегают за Фелицией по комнате, а она от них с лёгкостью убегает; через кровать перепрыгивает, как никто не перепрыгнет, или, разогнавшись, по стене пробежит, или перелетит всё пространство комнаты, ухватившись руками за люстру, или вдруг схватит за плечи двоих здоровенных слуг и на пол их швырнёт, те и катятся кубарем, пока в стену не ткнутся. Не иначе, помогает ей сам Сатана! Откуда такая сила и такая ловкость в человеке, в слабой женщине? И веселье на неё находит нечеловеческое. Хохочет она как-то утробно, что-то кричит на непонятном языке, и глаза у
