отправлять в ленинградский госпиталь, в надежде на эвакуацию на Большую землю — так уже почти официально стали называть ту часть страны, которая находилась по другую сторону блокадного кольца. Но этой счастливой Большой земли достигали немногие из эвакуированных, сообщение с ней было возможно пока только по воздуху, который полностью контролировался вражескими истребителями, и далеко не всем транспортным и санитарным самолётам удавалось благополучно перелететь линию фронта.

Несмотря на такое, можно сказать, отчаянное положение, не было среди медсанбатовцев, пожалуй, ни одного человека, кто не относился бы к своей работе со всей добросовестностью и не отдавал бы ей все свои силы. Правда, каждый почти всё время думал о еде и пытался как-то увеличить свой скудный дневной паёк. Одним из способов была поездка на передовую за ранеными. Там давали более высокий паёк, и сердобольные старшины полевых медпунктов обязательно кормили приезжих гостей. Поездки были опасны: немцы пристреляли дороги к полкам и подвергали их регулярному методическому артиллерийскому и миномётному обстрелу. Случаи прямого попадания в автомашину были редки, но осколки мин и снарядов, разрывавшихся вблизи от машины, очень часто ранили, убивали и водителей, и санитаров, и медсестёр, и перевозимых раненых. И всё-таки, несмотря на это, вечерами, при распределении нарядов на следующие сутки старшине Ерофееву приходилось очень трудно: желающих попасть на эвакуацию к передовой было всегда гораздо больше, чем требовалось.

Кстати, следует сказать, что с начала ноября, в связи со значительной убылью личного состава батальона большая часть его — санитары, дружинницы и медсёстры — на все работы назначалась по специальной разнарядке, составляемой начальником штаба Скуратовым и старшиной. Не коснулось это только людей операционно-перевязочного взвода и врачей, которые продолжали выполнять свою работу в соответствии с занимаемыми ими должностями, заменяя заболевших или раненых товарищей в своём подразделении.

А среди врачебного состава убыль была тоже довольно значительна. Кроме тех, кто временно выбывал, а затем вступал в строй снова, были теперь и такие, которые покидали батальон навсегда. Мы уже говорили о бывшем начсандиве Исаченко, о комбате Васильеве, враче Семёновой. Перед ноябрьскими праздниками при возвращении с передовой был тяжело ранен начальник эвакоотделения врач Долин. Немного позднее артиллерийский снаряд угодил в палатку аптеки, его осколками была убита одна из помощниц Пальченко, а сам он тяжело ранен и эвакуирован в госпиталь. Хорошо ещё, что вторая палатка аптеки (склад) стояла в стороне, и пострадала только небольшая часть медикаментов и перевязочного материала. Сама палатка взрывной волной была разорвана в клочья, а аптечная аппаратура раскидана на большом расстоянии.

Между прочим, в последнее время артобстрелы района медсанбата участились. И снаряды всё чаще и чаще рвались в его расположении. Пока, правда, кроме аптеки, пострадал только автовзвод. Во время этого артиллерийского налёта большая часть снарядов упала в стороне от батальона, и лишь несколько разорвались в местах стоянки автомашин, осколком был убит командир взвода Сапунов.

От истощения и голода из врачей пока не умер никто, но хуже всех чувствовала себя врач Криворучко. Уже более двух недель она совсем не вставала с постели, жизнь в её худеньком, почерневшем теле еле теплилась, но она продолжала категорически отказываться от госпитализации в госпитальную палатку и предпочитала лежать на своём топчане, сооружённом из носилок в палатке общежития женщин-врачей.

Её зачислили на госпитальное питание, дополнительные продукты приносились ей на дом. Но, видимо, процесс истощения зашёл так далеко, что улучшения не наступало. Временами она теряла сознание и находилась в беспамятстве по нескольку часов. Решили эвакуировать её в Ленинград.

Все понимали, что это надо сделать в один из периодов её беспамятства, в остальное время добиться от неё согласия на эвакуацию было невозможно. На все предложения она отрицательно качала головой, говорить ей было трудно. И вот, в один из дней, кажется, 28 ноября, врач Криворучко, находившаяся во сне или без сознания, была закутана в несколько одеял, переложена на носилки и погружена в санитарную машину. Врачи и медсёстры, собиравшие вещи больной, к своему глубочайшему удивлению, обнаружили, что её вещевой мешок, стоявший под топчаном, был почти доверху набит сухарями, под подушкой нашли около килограмма сахара и две фляжки, заполненные сгущённым молоком. Видел эти продукты и Борис, и если женщины, собиравшие Криворучко, были поражены этим изобилием, то он удивился поведению этих женщин. Ни одна из них даже на секунду не подумала о том, чтобы воспользоваться хоть чем-нибудь из этих запасов. Наоборот, всё было собрано до мельчайшей крошки, упаковано и вместе с вещами Криворучко отправлено в Ленинград.

Вечером в палатке комбата Перова, где довольно часто, кроме Бориса, собирались Сангородский, Прокофьева и Бегинсон, они обсуждали это происшествие и пришли к выводу, что такое собирание продуктов, очевидно, являлось признаком особого психического расстройства, которое Лев Давыдович назвал голодным помешательством: стремление сохранить хоть что-то про запас, на случай ещё большего голода, даже в ущерб собственному здоровью и жизни.

Алёшкин рассказал, как его поразило поведение медицинских сестёр, которые были невероятно голодны, но не польстились даже и на крошку хлеба, принадлежавшего Криворучко. Сангородский и Прокофьева, в свою очередь, подтвердили, что и они отмечают сознательность санитаров и медсестёр сортировки и госпитальной палаты, безусловно, постоянно голодных, через руки которых проходит сравнительно большое количество разных продуктов и прежде всего сгущённого молока, сахара и хлеба, и которые не берут из этих продуктов ни одной капли, ни крошки. При этом Лев Давыдович вспоминал, как во времена его молодости, в Первую мировую войну, многие медицинские работники больниц и госпиталей не только ели сами, но и тащили продукты, отпускаемые больным, на продажу. Их ловили и очень строго наказывали, но никто этому воровству особенно не удивлялся, это было как бы в порядке вещей.

— Видно, много поработал комсомол, партия и советская власть с нашим народом, что удалось воспитать такую молодёжь, — заметил Борис, а сам невольно покраснел.

Он вспомнил про шоколад, полученный от директора военторга, из которого у него оставалась ещё целая плитка. «Ведь этот шоколад, наверно, тоже ворованный, может быть, он предназначался для раненых? — подумал он, но тут же себя и успокоил. — Что это я придумываю? Ведь военторг раненых не снабжает, он продаёт свой товар в штабах и, как правило, не ниже штаба дивизии. Ну, а если какая-нибудь машинистка из штаба съест шоколада на плитку меньше, то с ней ничего не случится. И вряд ли директор военторга станет так просто воровать, наверно, за этот товар он полностью заплатил. А я чувствую себя относительно бодро, пожалуй, благодаря только этому шоколаду. Вон Бегинсон,