Мимань даже глазом не повела, как будто и не слышала его.

— Ты знала, что у этого человека чёрное начало? — и подождав несколько секунд, продолжил. — Предположу, что тебе это было неизвестно. Но теперь ты знаешь это. Этот человек взорвал одну из улиц, убив стражу и ни в чём неповинных людей, среди которых были и дети. Он специально вмешивался в дела империи, зная, что делает в разрез с её интересами. До этого я старался провести это дело скрыто и тихо, чтобы не поднимать шума и в случае чего вернуть тебя обратно домой, будто ничего и не было, однако теперь это всё выплывет наружу, едва начнётся процесс. И поверь, судьи будут куда менее благосклонны к тебе. Поэтому сделай себе и своим родителям одолжение — расскажи всё. Докажи, что ты невиновна, что ты ничего об этом не знала, и готова остановить это чёдовище. Расскажи, и я отпущу тебя прямо сейчас. Я хочу тебе лишь помочь.

Молчит. Вообще ни слова.

Хуци даже восхитился такой стойкостью. Любовь или нет, но её лицо ни разу не дрогнуло. У него появлялось неприятное впечатление, будто она действительно замешана во всём этом.

— Хорошо, я понял, — встал он со своего места. — Я не могу держать тебя здесь вечно, но и отпустить с учётом обстоятельств тоже не могу, поэтому за дело возьмётся суд. Захочешь договориться, и я скажу своё слово в процессе, чтобы тебе дали свободу.

И уже когда он выходил из камеры, за его спиной раздался её тихий голос.

— Он вернётся за мной. Он меня здесь не бросит.

— Это будет самым лучшим исходом, если он лично нас посетит, — ответил Хуци и покинул темницу.

Но едва он ушёл от одной, как тут же попал к другой.

— Ты не можешь отдать её под суд!!! Только не Мимань!!! — Киаолиан, казалось, сейчас бросится на него.

— Уже отдал.

— Я знаю! Да как ты мог?! Как ты мог так сделать?!

— Знаешь, тебе может показаться, что я могу нарушать законы империи по собственному желанию, но именно то, что я следую правилам и законам, и держит равновесие не только у нас, но и в нашем мире. Именно поэтому кланы и секты империи доверяют нам и готовы откликнуться, зная, что я буду следовать рамкам закона и если перешагну их, то лишь по исключительному случаю, когда просто иначе нельзя поступить.

— И она исключительный случай?!

— Я сделал всё, что мог, Киаолиан. Но такова система, у нас судят людей.

— Так как же! Тогда и меня суди! Я отпустила его!

— Ты не знала, кто он.

— Мимань тоже!

— Но она знала, что нарушает закон, когда помогала ему. Даже если она не знала этого тогда, она знает это сейчас, и всё равно упирается, что делает её из свидетеля соучастником. И чтобы ты понимала полноту картины, — он выдержал паузу. — У нашего гостя чёрное начало.

Киаолиан смолкла. Но лишь для того, чтобы найти какой-нибудь аргумент в ответ.

— И что?

Плохой аргумент.

— Ты знаешь, что. Это равносильно тому, что она хранила бы тайну о бомбе, что заложена в городе, что делает её уже не просто соучастницей, а активной участницей.

— И что?! — повторила она. — Ну и плевать на этого человека!

— Плевать? — нахмурился Хуци. — Он уже разнёс улицу в одном из городов, убив тех, кто выполнял свой долг или просто случайно попался под его удар, а ты говоришь плевать?

— Да, плевать! Ты помешан на них! Постоянно только и думаешь о своих чёрных началах, будто о заразных! Чёрные, чёрные, чёрные, я только о них и слышу день и ночь! Ты только спишь и видишь, где там затаился ещё один! Да плевать на них! Пусть хоть голубое начало будет, это ничего не меняет! Это твоя паранойя!

— Не меняет значит… — пробормотал он. — Значит это моя паранойя.

— Ты сам уже помешался на них, отец, — покачала головой с каким-то омерзением Киаолиан.

— Помешался? — переспросил он, потемнев.

Они впились друг в друга взглядами и в комнате стало тяжело находиться. Казалось, тяжёлые ауры были готовы раздавить всё, что находилось здесь, но аура Хуци спала первой.

Он медленно встал со своего кресла и подошёл к окну, глядя на пейзаж, раскинувшийся за ним под пристальным взглядом Киаолиан.

— Я понимаю, тебя, Киаолиан. Ты просто не знаешь жизни, и тебе кажется это игрой, кажется какой-то детской страшилкой, которую можно рассказать детям на ночь, потому что ты никогда с этим не сталкивалась.

— Я знаю жизнь, — рыкнула она злобно.

— Знаешь? —­ тихо спросил он, не обернувшись. — Четверо.

— Что, четверо? — недовольно спросила Киаолиан.

— Я похоронил четверых детей, — медленно произнёс Хуци. — Своих детей. Своими руками. И когда ты говоришь, что знаешь… нет, Киаолиан, ты нихренашеньки не знаешь. Нихера ни о жизни, ни о боли, которую она может принести. Ни-хе-ра. Ты просто глупая девушка, которая живёт в замке под охраной и не знает горя.

Слышать ругательства от него было так странно, что Киаолиан даже не смогла что-либо ответить.

— Ты никогда не возвращалась к себе в деревню и не видела, как от неё остались одни руины. Не возвращалась домой и не… не видела своих детей, растерзанных настолько, что не понять, где кто. Не… — голос дрогнул, — ты никогда не соскабливала… то, что от… от них осталось, с пола и стен. Просто чтобы похоронить хоть что-то, — Хуци тяжело выдохнул, будто пытаясь сдержаться. — Ты никогда не убивала свою родную обезумевшую жену, которая уже носила твоего ребёнка… Никогда не теряла своих товарищей и не хоронила их в одиночку.

Он так и не обернулся, а голос его становился всё тише и тише с каждым словом.

— Три дочери, одна из которых была беремена, сын и беременная жена… Ты не представляешь, что такое пережить собственных детей. Я заплатил слишком дорогую цену за то, чтобы понять, какой бывает жизнь.

— О-отец, я…

— Это то, что я понял тогда. Чтобы жили одни, другие должны погибнуть. И я шёл по этому пути.