Шрифт:
Закладка:
1. Рекогносцировка юго-восточного побережья Астрабадского залива Каспийского моря
Утром 25/VII 1891 г. ездил верхом по береговой тропе в направлении к селению Ашрефу. У самой воды песчаная полоса берега суха и вполне доступна, шириной от 5 до 10 сажень. Затем начинается топкое и вязкое, по колено лошади, болото, густо поросшее травой и кустарником (гранаты). Ширина этой поломы не меньше 1 версты, за редкими исключениями. Далее грунт становится песчаным и твердым…
На бахче, где мы остановились отдохнуть, нас угостили арбузом. На бахчах жители устраивают себе высокие сторожки, и только крайне бдительный надзор спасает бахчи от разорения их дикими свиньями, которыми кишат густые болотистые заросли. Хотел купить у жителей тигровую шкуру. Говорят жители, что тигры часто встречаются зимой в прибрежной полосе. Летом же редко и надо за тиграми идти вглубь лесов. Мне принесли шкуру барса, но плохую…
По возвращении с прогулки мы застали на рейде военный пароход «Чикишляр», который пришел за мной по приказанию начальника морской станции. Отправились на «Чикишляре» вместе с начальником телеграфной станции в г. Астрабаде (г. Кульжинским). После завтрака я решил заняться исключительно рекогносцировкой побережья при содействии в[оенного] парохода, а потому на несколько дней оставил мой конвой на месте, а сам с частью вещей перебрался на «Чикишляр». Через 1½[часа] мы подошли к Ашур-Адэ. Здесь ссадили на берег г. Кульжинского, а я еще раз представился начальнику в[оенно]-морской станции и уведомил его о начале моих работ.
«Чикишляр» остановился в 80 до 100 сажень от остова старого парохода «Калмык», служащего теперь местом склада и амбаром. Покрытый двускатной крышей «Калмык» напоминает гроб и производит крайне нвыгодное с первых шагов впечатление. По длинным деревянным мосткам, местами полусгнившим, следуем далее вглубь острова. Вытянуты в ряд ветхие домики на свайных фундаментах (на случай прибыли воды во время бури) располагаются преимущественно севернее единственной улицы или длинного полотна. Слева небольшая церковь, старый кирпичный дом и пустой госпиталь. Все это укутано зеленью и довольно интересно выглядит лишь на первый взгляд. Но всмотревшись ближе, сразу видишь полный упадок станции сравнительно с тем, что было даже 10 лет тому назад. Остров ежегодно теряет свою лучшую часть (с западной стороны), размываемую бурунами от Потемкинской косы. Несколько дней тому назад берег здесь отливало на 5 сажень по ширине, и я видел печально торчавшие из-под воды остатки изгороди и деревьев. Для спасения острова необходимо окружить его с севера и запада гранитной набережной и устроить отбойный защитный мол. Но каких денег это будет стоить?!
На острове нам служила гидом очень молоденькая барышня, сестра жены одного из морских офицеров. Дам на острове всего 5 или 6, но по обыкновению они все в ссоре между собою и еще более отягчают невыгодное впечатление станции. Отпечаток упадка виден во всем. Обитательницы острова собираются почти все теперь же оставить станцию, чему начальник ее очень рад и не скрывает этого.
В 6h 30m пополудни мы снялись с якоря, и «Чикишляр» направился через пролив к маяку. Чтобы заночевать в виду кочевья Ходжа-Нефеса, а с утра я должен был приступить к рекогносцировке. Уже было темно, когда мы прошли у самой воды и в 8h 15m вечера стали на якоре в виду огней на Ходжа-Не-фесской рыбной ватаге.
Утром 26/VII в 7h мы снялись с якоря, направляясь к Гюмюш-тепе; отсюда я хотел начать свою разведку… Спустили шестерку и четверку: первая не дошла до берега шагов полтораста. Пришлось пересесть на кулас (выдолбленная из целого ствола узкая и валкая лодочка), который сидит в воде не глубже фута, тогда как шестерка почти вдвое. Кулас шел на шесте до устья речки Гюргень (северный мелководный ее рукав), которая здесь шириной ¾ сажени при глубине в 1 фут. По речке на шесте мы шли до рыбной ватаги с ¼ версты и здесь вышли на берег…
Выйдя на берег у ватаги, состоящей из 5 разбросанных деревянных зданий на сваях, мы двинулись пешком по левому берегу реки. Нас окружила толпа детей и взрослых. На другую сторону (правую) р. Гюргени мы переправились на куласе и заявили о желании идти в гости к Сафар-хану – старшине и консульскому агенту, состоящему у русского правительства на жалованье (180 полуимпериалов в год).
Живут туркмены здесь как и всюду, но кажутся беднее наших текинцев. Прием у Сафар-хана отличался сдержанностью, причем гости, наполнявшие кибитку, вмешивались в разговор, высказываясь враждебно к русскому владычеству и находили свое положение под властью персиян безусловно лучше и выгоднее. Они главным образом упирали на медленное производство дел у нас. Сравнивая правосудие и скорость решения дел у нас и астрабадского губернатора, туркмены говорили мне: «Приедешь к хакиму (губернатору), он выслушает тебя и через ½ часа или один час дает решение. Хорошо ли оно или худо, но человек напрасно не томится. Тогда как у вас арестуют человека, держат его в тюрьме целый год, а потом спрашивают, что ты сделал и в чем твоя вина. А то приедешь по своему делу к начальнику морской станции, а он или спит или занят; наконец, если и выслушает через переводчика, то не даст никакого решения и продержит даром несколько дней на станции. Переводчик же у вас на станции, армянин Авет, мошенник: если ему пишкеш (взятку) не дашь, всегда прогонит или скажет начальнику станции, что это пустой человек и по пустому делу пришел. Вот прежний переводчик Гавриил был хорош. Теперь насчет податей. Персияне берут с нас в Гюлюш-тепе по туману с кибитки и таможенный сбор с лодок в Гязи, а в других селениях – по 4 тумана с кибитки. Но так-то все эти деньги на нас и расходуют, нанимая из нашего племени «казаков» на службу (наши инструкторы организовали в Тегеране по просьбе шаха целую бригаду казаков
