инфляцией: в начале 1920-х местная валюта ежегодно обесценивалась в миллионы раз; пачками ассигнаций топили печки в домах зимой, а рабочие едва функционирующих заводов получали зарплату два раза в день: их утренняя получка уже к вечеру обесценивалась. К концу 1920-х инфляция снизилась, а экономика на низком уровне стабилизировалась. Но о будущем росте и прогрессе немцам в такой ситуации трудно было даже мечтать.

Впрочем, моя миссия в этот раз не имела отношения к политике. Я был заместителем главного редактора лондонской газеты «Таймс», самого авторитетного тогда периодического издания в мире. Как выпускник одного из известных университетов, я отвечал за правильность освещения газетой современных научных тем.

У западного научного сообщества начала вызывать обеспокоенность ситуация вокруг знаменитого немецкого физика еврейского происхождения, нобелевского лауреата Альберта Эйнштейна. До гонений со стороны нацистов (которые придут к власти в Германии через несколько лет) и угроз ему пока было далеко. Проблема состояла в другом. В 1920-е годы Эйнштейн, выводы революционной теории относительности которого оказались подтверждены экспериментами, купался в лучах всемирной славы как главная звезда современной науки, под стать ведущим политикам и кинозвездам. Куда бы он ни приезжал, его кортеж встречали на улицах тысячи восторженных людей, а его яркий внешний образ, с непокорной, всклокоченной густой полуседой шевелюрой, большими, глубокими и, кажется, знающими все на свете глазами, обаятельной улыбкой, стал одним из положительных символов той эпохи. Но в жизни все меняется, подчас неожиданно. Последние годы в мировой науке ознаменовались бурным ростом еще одной революционной физической теории – квантовой физики. Эйнштейн тоже стоял у ее истоков. Но со временем эта теория обросла столькими удивительными выводами о том, как устроен наш мир, что Эйнштейн не смог принять их. Его великий разум отказывался верить в них, и он стал главным противником квантовой теории. Он то и дело спорил о сути микромира со своим другом, датским ученым Нильсом Бором, и Бор в этих глубоких, вошедших в историю науки спорах о строении мира атомов несколько раз клал Эйнштейна на лопатки. Все больше молодых физиков (при всем уважении к теориям Эйнштейна о космосе) вначале тайно, но теперь все более открыто посмеивались над упрямством мэтра в отношении этой новой науки. Забегая вперед, отметим, что Эйнштейн своими аргументами внес большой вклад в развитие квантовой теории. Кроме того, так как природа квантовой физики до конца непонятна ученым и сейчас, нельзя исключать и то, что когда-нибудь наука даже признает полную или частичную правоту его возражений.

Но в конце двадцатых годов Эйнштейн временно оказался в некоторой научной опале. Ситуация ухудшалась тем, что после многих лет спокойной жизни в Швейцарии ученый решил вернуться на родину, где немецкое правительство выделило ему большую квартиру в центре Берлина и уютный симпатичный летний дом в приятном месте: на берегу тихого живописного озера Хафель, вблизи столицы. Эйнштейн, обожавший неспешные лодочные прогулки, располагавшие к глубоким размышлениям, с радостью вернулся в Германию (как выяснилось позже – ненадолго). Впоследствии он не раз жалел об этом. Уже в то время многие местные издания симпатизировали нацистам, в обществе был силен антисемитизм. В Германии Эйнштейна все время критиковали – несправедливо и с разных сторон. Желтая пресса высмеивала его теорию относительности как «хитрую еврейскую ложь»; серьезные издания писали о якобы недостатке патриотизма ученого и осуждали его симпатии к сионистам, призывавшим к образованию государства Израиль. В итоге Эйнштейн в расцвете сил (ему было около пятидесяти) объявил, что временно прерывает все свои контакты с внешним миром. Ему опостылели немецкие журналисты, также он собирался достойно «ответить» квантовым исследователям. Ученый на несколько месяцев заперся в своем доме на озере, допуская к себе только жену, прислугу и близких друзей.

Альберт Эйнштейн пытался создать «единую теорию поля» – некую универсальную теорию, которая могла бы объяснить происхождение всех сил природы, а также внутреннюю связь законов микро- и макромира (атомов и космоса). Эйнштейн работал над этой теорией более двадцати лет, до самой смерти, но так и не смог ее создать (ее не существует и сейчас, есть только гипотезы на этот счет).

Мне удалось через цепочку общих знакомых в сфере науки договориться о личной встрече с ученым. Моей целью была публикация в «Таймс» серии статей, восстанавливающих незаслуженно пошатнувшееся высочайшее реноме Эйнштейна. К людям из Британии и Америки гений физики относился с большим уважением, поэтому дал согласие на такую встречу.

На вокзале Берлина рано утром я взял такси и, проехав по центральным улицам столицы, чтобы насладиться их архитектурой, меньше чем за час добрался до Потсдама. Там я не мог не осмотреть, пусть даже второпях, роскошный дворец и парк Сан-Суси, одно из самых красивых архитектурных творений в мире. Затем нанял конный экипаж (из-за отсутствия в направлении озера асфальтовых дорог) и через час оказался у дверей дачи Эйнштейна. Поблизости находился поселок, но участок ученого располагался в стороне от других, у кромки безмятежного, неподвижного, густо заросшего зеленью озера. Сейчас, весной, здесь было особенно приятно: всюду слышалось звонкое пение птиц, крылья которых то и дело шуршали где-то над головой.

Хозяин дома вежливо и гостеприимно встретил меня, предложив до беседы подкрепиться обедом: его вкусы в еде были простыми, неприхотливыми. Было тепло: Эйнштейн был одет в легкий светлый пиджак, тонкие бежевые брюки и матерчатые тапочки на босу ногу. Гений физики в обыденной жизни вел себя необыкновенно просто в общении с любым человеком, у него от природы не было не малейшего апломба. Ученый не был красноречив, скорее наоборот, несколько застенчив и даже слегка косноязычен. Эйнштейн умел писать красивые эссе и статьи на гуманитарные темы, но никогда не был хорошим оратором: публичные лекции давались ему даже в расцвете сил не без напряжения. На обычные темы любую мысль он старался выразить как можно лаконичнее, в нескольких словах. Говоря о науке, он быстро заходил в мало кому понятные сложные дебри; затем делал долгую паузу (бывало, на минуту и дольше), возвращался к началу, и снова его рассуждения уходили далеко. Ввиду этого в молодости, уже став всемирно известным ученым, он несколько лет не мог устроиться на место простого преподавателя физики университета, а в расцвете сил читал лекции студентам и обычной публике на единственную тему, отработанную им до автоматизма: о своей теории относительности. Впрочем, сама внешность ученого и его добрая, открытая, немного детская улыбка несли окружающим настолько светлый позитивный посыл, что аудиториям было достаточно для полного удовлетворения просто созерцать Эйнштейна, без глубокого понимания сути его теорий и длинных громоздких формул.

Разумеется, с теории относительности я и начал наш разговор. Биографию Эйнштейна обсуждать не было смысла: ввиду уровня его всемирной известности и доступности книг и