Ни сердце пуще обычного в тот момент у Олега не забилось, ни дыхания не перехватило. Только мысль единственная стрельнула: «А если туда шагнуть и… дальше, дальше, дальше…»

Не стал он себя сдерживать: шагнул раз, выдержав паузу, еще раз шагнул, осмотрелся: точно, никакого умывальника, никакого зеркала, никакого сбитого из зеленых, ядовитого цвета досок дальняка. На все триста шестьдесят градусов ничего кругом нет, что бы могло напоминать о лагере, зоне, несвободе. А вот штаны на нем те же арестантские, из хозяйской робы, и лепень на нем тот же, с биркой ненавистной, которая зэку в зоне и паспорт, и визитную карточку, и много чего еще заменяет. Выходит, на воле он сейчас, Олег Семенов, пусть в арестантском прикиде, пусть без документов, пусть с неотсиженным даже наполовину своим немалым сроком. Выходит, сказка или что-то в этом роде выпало…

Закрутилась в голове шальная карусель. В карусели мысли, черные и белые, вперемежку. Белые: «Вот она, свобода, ни заборов, ни мусоров, куда хочешь иди, что хочешь делай…» Черные: «Какая же это свобода, когда я порог зоны не переступал, даже справки об освобождении на руки не получал, куда я заявиться в арестантском прикиде могу, выходит, только прятаться-хорониться, разве бывает такой свобода, нужна ли мне такая свобода?» Между черно-белыми мыслями, как прокладка, как орнамент, какие-то узоры из кубиков, ромбиков и прочих неведомых фигурок. Вроде бы разноцветные, но цвета приглушенные, размытые, будто теми же красками, что мультики из зеркала, нарисованные.

А прицепом к черным мыслям неожиданно, но очень по делу, в масть торкнуло: «Денег нет… А без них как же? Ни позвонить, ни доехать… Даже пачки сигарет не купить… И с общего того же курева, если это вроде как свобода, не возьмешь…»

Машинально, будто в подтверждение последних мыслей, похлопал он по карманам. Верно, нет в них денег и быть не могло, строго запрещены в нашем государстве деньги тем, кто наказание отбывает. Да и сигарет там не оказалось. То ли в телаге[39] остались, то ли на тумбочку около шконаря выложил. Только где он сейчас, этот шконарь, эта тумбочка?

Крутанулось в мозгу уже ранее там мелькнувшее: «Наверное, все-таки с ума схожу…»

На этот раз предположение такое почти спасительным представилось, потому что такое предположение единственным ключом – объяснением ко всему происходящему было. Ну, сошел с ума, тогда все понятно: и штучки эти с зеркалом, и всякие там мультики эти – все разом в систему выстраивается… Если же сохранил здравый разум, тогда как все происходящее объяснить можно? Просто нет этому никакого объяснения… Не существует этому никакого объяснения… Не может быть этому никакого объяснения… А сказка – это ерунда, в них и дети современные не верят, в лагере строгого режима сказкам просто взяться неоткуда…

Выходит, сумасшествие… По методу исключения… И как единственное спасительное…Придется и это как должное принять… Только разве может сумасшедший так основательно ситуацию анализировать и разве может тот же сумасшедший так всерьез о собственном безумии задумываться? Опять нескладуха. Не нашел в этот момент Олег Семенов ничего лучшего, кроме как в очередной раз себя на предмет связи с реальной действительностью проверить. Прикусил губу. Похоже, перестарался, потому как от боли даже невольно передернуло и во рту соленое почувствовал. Впрочем, не зря, похоже, перестарался. Потому что вместе с ощущением боли пришло ясное осознание, почти команда-инструкция, что дальше делать. И никакой сказкой там уже не пахло – сплошной жесткий реализм, мужицкая практичность, помноженная на арестантскую сноровку:

– Надо возвращаться… Мультики мультиками… Глюки глюками… Вдруг хватятся в ночную проверку… Что тогда… В побег объявят… А это – ЧП, от которого мало никому не покажется: ни зэкам, ни мусорам… Опять же соседям по бараку – сплошные бигуди: допросы-расспросы, дознания-показания… Мать-старуху по ментовкам затаскают… Вольным друзьям те же мусора проходу не дадут… Да и самому, беглому, на воле куда податься? Некуда! Через телефон, через камеры, что повсюду понатыканы, засекут где угодно… Значит, снова в лагерь, уже с добавленным за побег сроком, которого и так столько, что спина сама сутулится, когда число грядущих лагерных лет пытаешься представить… Нет, только возвращаться…Только как возвращаться?

Снова ощупал себя Олег. На этот раз будто волшебный тумблер искал. Тот самый, который из сказки в реальность возвращает или, наоборот, из лагеря строгого режима в свободу перемещает. Не обнаружилось никакого тумблера. Потому что такой тумблер – это голимая сказка, а сказкам в зоне места не предусмотрено…

Не нашарилось ничего даже похожего на тумблер. Только собственные ребра под хозяйским лепнем угадывались да мозоли, что после того, как на промку вышел, проявились, за ткань этого лепня цеплялись.

«А возвращаться надо по-любому…» – еще строже внутри повторилось. На этот раз и никакие аргументы к этой установке не находились. Вроде как надо, и все… С одной стороны, правильно, убедительно. С другой – странно… Выходило, что его, как птицу в клетку, как собаку к цепи и ошейнику, потянуло…

В который раз уже за последние полчаса крепко он зажмурился и крутанул головой, будто снова пытался уточнить по поводу личных своих отношений с реальностью и нереальностью. Получилось, уточнил. Потому что, когда глаза открыл, оказались перед этими глазами раковина с двумя пятнами отбитой эмалировки и зеркало с уже памятными по очертаниям провалами амальгамы. Никаких стен из неброского камня, никаких деревьев в проемах этих стен, никакого неба в тех же проемах. Да и все пространство скукожилось, будто свернулось. Правда, зудело и саднило на второй фаланге большого пальца, в том месте, куда он ноготь указательного пальца вогнал. Правда, еще ощущался чуть солоноватый привкус во рту.

На почти негнущихся ногах возвращался Олег к своему шконарю. Лег, не раздеваясь, закурил, нисколько не удивился, видя, как пляшет в его руках сигарета и что этой сигареты хватило от силы на пять затяжек. Думал обо всем сразу, что случилось в умывальнике, и ни о чем конкретно из той карусели событий, что не просто пронеслась накануне в близости перед ним, а лихо протащила и его самого, кувыркая с ног на голову и обратно.

Заснул он уже под утро, имея внутри жесткий приказ для самого себя, самим собой и сформулированный: «Про все, что было – забыть, о мультиках – не вспоминать, в зеркало ни под каким предлогом – не заглядывать, про то, что случилось – никому не рассказывать…»

Только последний пункт из того приказа и оказался выполненным.

Рано утром, еще до подъема, неведомая сила подкинула