Ни один другой промах не был так значителен, как неспособность Деникина объединить антибольшевистский лагерь. Так как генералы часто поддавались личным антипатиям, даже в командовании армии не было единства. Корнилов и Деникин ненавидели друг друга и не могли работать вместе. Некоторые считают, что главной причиной неудавшегося сотрудничества между Доном и Добровольческой армией была несовместимость личностей Деникина и Краснова. (Ленин и Троцкий, чьи отношения до 1917 года были не лучше, чем отношения между Корниловым и Алексеевым, все же смогли достичь компромисса: Троцкий безоговорочно признавал власть Ленина, а Ленин в свою очередь закрывал глаза на ошибки прошлого Троцкого. Конечно, Троцкий и Сталин не любили друг друга еще больше, чем Деникин с Красновым, но у большевиков была общая идеология, которая объединяла их, и Ленин, чья власть признавалась всеми.)

Генералы также не склонялись ни вправо, ни влево: монархист Гурко и социалист Савинков покинули штаб добровольцев одинаково разочарованными. Деникин, следуя своей негибкой политической линии, ни с кем не шел на компромисс, его мало кто поддерживал. (Приходит на ум визит крестьянского анархиста Нестора Махно к Ленину. Различия в образовании, целях и темпераментах Ленина и Махно были больше, чем у Деникина и Гурко, Алексеева и Савинкова, но Махно покинул Москву с сильным желанием сотрудничать с новым режимом, и во время Гражданской войны анархистские банды нанесли белогвардейцам гораздо больший вред, чем красным.)

Изучение Белого движения в Южной России — это анализ разногласий. Конечно, не вся вина за отсутствие единства должна пасть на плечи лидеров Добровольческой армии. После падения Российской империи национальные меньшинства, живущие на периферии, фактически получили независимость. Эти люди исповедовали национализм, который был raison d’etre для их новых независимых государств и единства, необходимого для борьбы с большевиками.

Таким образом, новые правительства были введены в заблуждение своими же лозунгами и забыли, что, только сотрудничая между собой, они смогут защитить свою независимость. Националистические страсти стали причиной яростных споров между Доном и Украиной по поводу владения Таганрогом, а постоянные войны между кавказскими республиками вдохновили Грузию на попытки несправедливого присоединения к себе Сочи.

Но вина генералов в Екатеринодаре была больше, чем вина всех правительств новых независимых государств. Именно Добровольческая армия должна была объединить антибольшевистский лагерь, так как являлась единственной организацией, преследующей национальные цели, но Деникин и его соратники были еще больше ослеплены узким национализмом, чем правительства в Новочеркасске, Тифлисе и Киеве. Так как армия не представила политической программы, ее цель нельзя было определить конкретнее, чем сражение за «единую и неделимую Россию». Русский национализм, оплот Белого движения, только встревожил казаков, украинцев и грузин. Отказ от помощи грузин вследствие конфликта из-за Сочи был просто неадекватным в перспективе всероссийской войны. Неспособность отличить главное от второстепенного, недостаток понимания положения других, отказ идти на компромисс сделали невозможным объединение антибольшевистского лагеря под командованием Добровольческой армии.

Не больше мудрости генералы проявили и в отношениях с иностранцами. Они никогда не скрывали своей ненависти к Германии; это не дало им возможность извлечь выгоду из германской помощи, отпугнуло потенциальных соратников, которые слишком серьезно воспринимали намерение сражаться с немцами и которые не хотели этого делать. Как оказалось, Германия проиграла войну, и, возможно, Добровольческая армия выиграла оттого, что так бескомпромиссно к ней относилась. Но похоже, что если бы результат войны был другим, то эти люди высоких идеалов вряд ли бы изменили свою политику. Другой стороной медали было самодовольство, заставившее Екатеринодар так сильно зависеть от стран Антанты. Слишком большие надежды привели к горькому разочарованию и плохим отношениям с представителями Англии и Франции. Люди, с трудом понимающие проблемы России, о международных делах знали еще меньше.

Военные оказались плохими политиками, так как их образование и воспитание не подготовило к задачам, которые им пришлось решать. Настроения в последние годы XIX века сделали их подозрительными к интеллигенции, которая воспринималась только как радикальная и революционная, поскольку, как воспитанники военных училищ, они отрицали не только радикализм, но и политику в целом. Пропасть между интеллигенцией и политиками с одной стороны и офицерами — с другой еще больше углубилась во времена Временного правительства: офицеры и политики обвиняли друг друга в своих неудачах. Предубеждения вождей Добровольческой армии против политиков уходили корнями в прошлое так далеко, что гражданские не назначались ни на какие ответственные посты в ее администрации. Белое движение в Южной России оставалось единственной чисто военной организацией.

Часто говорят, что самой серьезной болезнью Белого движения было отсутствие идеологии. Но как можно было ожидать, что офицеры смирятся с презрением к политике и безоговорочно примут созданную политическую и социалистическую систему? Для офицеров революция и Гражданская война были трагедией не только потому, что была уничтожена Россия, которую они любили, но еще и потому, что им пришлось столкнуться с социальными и политическими вопросами. Неудивительно, что во всех сложных ситуациях они не могли найти лучшей цели, чем сражаться за Россию, и воспринимали своих оппонентов как немецких агентов. Поэтому вся ненависть вылилась на тех, кто разрушил их священный и привычный мир, — на социалистов и коммунистов.

Возможно, белогвардейцам было суждено потерпеть поражение в Гражданской войне в любом случае. Возможно, ни один самый дальновидный лидер не смог бы одержать победу над крестьянством. Возможно, было немыслимо объединить все антибольшевистские силы страны, так как разница в менталитете и целях была слишком большой. Скорее всего, у Белого движения, ведомого заурядными личностями, неспособными подняться над своими предубеждениями, никогда и не было шанса.