— Хотя доля моей вины не меньше.

Она вновь потянулась за кувшином.

— Тебе не хватит? — спросил Автолик.

Она помотала головой. Вино в тусклом свете чадящей лампы виделось чёрным.

— Кро-овь… Я пью кровь. Так про меня вроде ещё не говорили, — Миухетти криво усмехнулась, — но ничего. Ещё скажут…

Автолик молчал, глядя, как она пьёт до дна и наливает снова.

— Ты ведь уже понял, что Ификл любит меня? — спросила она медленно.

Акрат[111] неумолимо подбирался к её разуму. Она говорила всё медленнее и при этом громче.

Автолик кивнул.

— Это он сразу. Чуть ли не с первой встречи. Палемон тоже, но тут он, старший, брату уступил. А я — дура… Мне бы понять…

— И ты ответила взаимностью?

— Нет. Говорю же — дура. Дура дурацкая дурища. Я вела себя… благосклонно. Хвостом вертела. Как же, такие парни. Мужи. Ификл овдовел уже, а Палемон женат. Но я и перед ним… Хотя меньше. Но и того хватило.

Она снова потянулась к кувшину.

— Хватит, Хетти, — Автолик отобрал у неё кувшин.

— Хетти… Я тогда снова стала Амфитеей и меня пьянило даже от этого имени.

Она подпёрла щёку ладонью, но та соскользнула, и голова мотнулась.

Амфитея засмеялась, злым неприятным смехом, икнула и поморщилась.

— Отдай.

— Нет.

— Мужчина… Справился? Ну и хрен с тобой…

Она надолго замолчала, но он по-прежнему не торопил.

— Мегара приревновала, — наконец продолжила Амфитея, — она была…

— Я знаю, кто она была, — сказал Автолик, — я уехал из Фив за год до вашего появления.

Мегара, гордая заносчивая Мегара. Дочь геквета Креонта, жена Алкида. Красоты она была просто неземной. Богини завидовали.

А может и правда? Кто-то из богинь позавидовал, вот всё и случилось?

— Её подучила эта фракиянка, рабыня Алкмены. Подучила меня отравить. А яд выпил Мерихор. Но мне даже похоронить его не дали, как подобает… Там такое началось… Я сразу поняла, что это Лай всё подстроил. С фракиянкой. Потом подтвердилось. Я бежала. А Палемон…

Она спрятала лицо в ладонях. Автолик сжал зубы. Теперь он всё понял.

— Говорили, что Алкида поразила безумием Гера, — сказал он, — вот только никто толком не знал за что.

— Может и Гера. Но правдивее будет сказать, что я. Он действительно обезумел. Мерихор же стал им другом. Палемон убил её. Мегару. А Теримах… Ему было десять. Он пытался защитить мать. От отца родного. Которого обожал. А Палемон… Ему же взрослого мужа убить — что пальцами щёлкнуть. А уж мальчишку… Случайно, конечно, да кому теперь от этого легче?

Автолик не выдержал и выпил сам, прямо из кувшина. Всё встало на свои места. Палемон в ярости убил жену и сына. Когда осознал — хотел броситься на меч. Брат не позволил. Никто никогда не любил Алкида так, как его брат.

Они бежали в Тиринф, где Ликимний очистил Алкида от пролитой крови. Но тот не простил себя.

«Он ищет забвения».

Что же до Амфитеи…

— Я бежала в Эфиру, — сказала она, — и там познакомилась с Эдипом. Он сын пастуха, даже вроде приёмыш. Но поднялся высоко. Был тогда вожаком лихих людей. Пиратствовал. Бездетный басилей Полиб стал его привечать, как сына, приручать и усмирять, как дикого зверя. Эдип стал чем-то вроде лавагета. Тайного. Начал фиванские земли покусывать.

— И тогда ты задумала месть, — сказал Автолик.

— Да.

Она подняла на него глаза. Их взгляды встретились. Никто не отвернулся, Амфитея смотрела с вызовом.

— Да! Я трахалась с ним целый год! Тогда он не был этим жирным боровом. Он был смелым и сильным. А мне нужна была помощь. И я стала Сфингой.

— Душительницей.

— Я верховодила большей частью его людей, а он «удалился». Таков был наш уговор. Мы отлавливали ближних Лая и его гекветов. Зажиточных телестов, которые поддерживали басилея и поклонялись Рогатому. В первую очередь хватали их сыновей. Я… Я убивала их лично. Чтобы молва шла именно обо мне. Мне было мало убить Лая. Ты не представляешь, что мне стало известно. Жертвоприношения детей… Их были… сотни. И все молчали. И многие не из страха. Это безумие распространялось уже за пределы Беотии. Эта гниль, мерзость…

Автолик уже знал, чем всё закончилось.

— А потом Эдип убил Лая в «случайной» ссоре на дороге в Дельфы. Затем пришёл в Фивы и перед Креонтом подрядился избавить город от Сфинги.

— Избавил, — подтвердила она, — и тогда я, наконец, вернулась домой.

— Спасибо, — сказал он, — что рассказала. Я понимаю, как тебе было трудно… Рассказать мне это всё.

— Автолик?

— Что?

— Останься, прошу тебя. Не уходи.

— С чего ты взяла, что я собираюсь?

— Ты не понял. Я о другом. Не уходи в поход.

«Дальше, брат, она начала меня уговаривать уехать».

«Я ей пообещал, что мы с Палемоном дальше Лесбоса не пойдём».

— Почему?

Она вновь спрятала лицо в ладонях. Сердце рвалось на части. Повсюду огонь, дым, смерть.

«Тесей! Тесей! Слава!»

Она говорила с троянским купцом Астапи-Астпилом. И рассказала ему всё. Когда. Где. Сколько.

Купец уже несколько дней, как отбыл. И ветер попутный.

Она не могла допустить, чтобы эти головорезы причинили вред людям за морем, мужчинам, женщинам, детям, которые ни в чём не провинились перед Страной Реки. Они даже косвенно не виновны в смерти Анхореотефа и уж точно не заслуживают ненависти Менны. Они не троянцы.

Она жаждала мести, думать ни о чём не могла, кроме того, чтобы убийца её родителей скорее сгинул.

Она не могла сказать об этом Автолику. Все эти головорезы Ясона просто изменят планы. Они собрались здесь не для того, чтобы просто разойтись по домам.

Но трое мужчин, которых она любит… Они будут там.

Сердце рвалось из груди. Обливалось кровью.

— Не уходи… Умоляю…

Автолик поднялся.

«О чём-то тёрла с одним тканеторговцем из Сидона».

Он посмотрел на неё. Она подняла на него глаза. На щеках блестели мокрые полоски.

«Не скажет».

— Не будем прощаться, Амфитея. Я люблю тебя.

Он вышел прочь. Знал — она не побежит следом.

Миухетти рухнула на постель и разрыдалась.

…Едва розовые персты восстающей из мрака младой Эос расцветили горизонт, флот вышел в море.

Били вразнобой вёсла непривычных к морским переходам воинов, вызывая насмешки Анкея-островитянина, вырвавшегося вперёд.

— Ха-а-ай!

От корабля к кораблю летела песня гребцов, задающая ритм. Ничего, сладится.

Корабли Арга шли на восток. За славой, добычей.

Миухетти стояла на высокой скале и смотрела им вслед, зябко кутаясь в плащ. Совершенно опустошённая, ни мыслей, ни чувств.

Сколько так продолжалось? Она не знала.

А когда последний парус скрылся