Макинтайр сказал, что войну надо перетерпеть, и ровно этим мы занимались. В Исландии мы прожили почти четыре года. Примечательного произошло мало – я провел время в сгущающемся сумраке, разбавленном одним инцидентом. Когда Скульд отправилась в Рейкьявик купить что-то для рыболовов Вика, американский военный сделал ей предложение. Получив категорический отказ, американец попытался удержать ее силой, и Скульд ножом-кейпером вспорола ему ладонь до большого пальца.

В 1945 году, когда война наконец закончилась, Макинтайр начал присылать новости со Шпицбергена, поочередно обнадеживающие и скорбные. Очевидно, после нашей эвакуации архипелаг оккупировали немцы. В 1942 году норвежцы попытались освободить Шпицберген и даже под атакой немецких самолетов сумели занять Баренцбург. В 1943 году Германия ответила операцией «Цитронелла», в ходе которой девять немецких эсминцев и два линкора вошли в Ис-фьорд и фактически уничтожили Лонгйир, Баренцбург и Грумант. Пирамида находилась слишком далеко и их внимания избежала. В нескольких местах немцы установили метеостанции, в том числе одну в Рейнсдирфлии.

Нацисты на наших охотничьих угодьях. Тапио это очень не понравилось бы. Я попытался представить, как они укрываются в одной из моих хижин, – захотелось лишь дотла спалить любое место, настолько пропитанное ненавистью, и построить из плавника новое.

Хорошей новостью было то, что люди возвращались. Началось восстановление шахт и поселений. Макинтайр подумывал вернуться и проверить, осталось ли от его лачуги хоть что-то. Он спрашивал, не хотим ли мы к нему присоединиться. Скульд, разумеется, была двумя руками за. Ей не терпелось вернуть себе наши угодья и заново отстроить хижину. Ей не терпелось снова жить жизнью, которая ее сформировала.

Думаю, сильным ударом для нас обоих стал момент, когда я сообщил Скульд о своих планах. Возвращения на Шпицберген в них не было.

– Мне кажется, Хельга могла отправиться в Нормандию, – сказал я ей. – Я подумываю поехать туда. – Среди многих мест, колонизированных и перекроенных нашими вспыльчивыми предками, север Франции казался вполне приличным местом для начала поисков. В ту пору я понятия не имел о центральной роли Нормандии в той войне.

– Папа, но это же вздор! Ты слишком стар, чтобы устраивать глупую миссию по поиску мамы.

– А чтобы охотиться и ставить ловушки на замерзшей пустоши, не слишком стар?

– Для такого человек слишком стар быть не может, – парировала Скульд. – К тому же Европу ты возненавидишь.

– Откуда ты знаешь? Ниже «линии льдов» я уже спустился. Позволь мне по крайней мере получить выгоду от жизни в южных широтах.

– Но я не могу вернуться на Шпицберген без тебя. Да и не хочу.

– Тебе девятнадцать лет. Ты взрослая женщина. Ну или почти. А еще ты куда сильнее и намного толковее, чем был я в тридцать два года.

– Это я знаю, – отозвалась Скульд с характерной для себя прямотой. – Просто я стану очень скучать по тебе. Брюснесет будет совсем не тем без тебя, папа. И Шпицберген будет не тем.

– Наверное, Шпицберген будет тем же самым, даже если отколет всех людей до последнего и бросит их в бурное море. В любом случае я должен найти твою мать. Я должен продолжить поиски.

Скульд задумчиво стиснула свою трубку. Несколькими месяцами раньше ее крепкая кукурузная трубка прогорела, и Скульд починила ее мерзкой корабельной смолой. Теперь при нагревании она источала гадкий аромат, и это очень меня беспокоило. Я полез в карман, достал свою трубку и положил ей на ладонь.

– Твой шаратан? Подарок дяди Ильи? Нет, пап, я не смогла бы его взять.

– Разве я не направляюсь в край праздных ремесленников? – спросил я. – Народ, способный производить такой коньяк и сыр, вряд ли безнадежно никчемный в том, что касается выпуска трубок.

Мы вместе стояли в порту Рейкьявика. Путь Скульд лежал сперва в Осло, потом в Тромсё, а оттуда к развалинам Лонгйир-сити. С собой она везла длинное письмо, которое я написал Макинтайру, и письмо для Тапио, на случай если она выяснит его местонахождение. Мой корабль держал путь к истерзанному северному побережью Франции. Я поклялся написать, как только остановка будет дольше, чем для приема пищи, и Скульд дала мне то же обещание. Передо мной стояла дочь, которую вырастил я и которая вырастила сама себя. Я подумал, что, если не уйду от нее с минуты на минуту, у меня сердце остановится. Глаза у нее были такими ясными. Гордость и боль наполняли мне грудь до краев, но не бурлили, подобно воде и топливу. Которая жидкость поднялась наверх, я определить не мог.

Я взял Скульд за руку и вгляделся в ее ладонь, жесткую и мозолистую, как у любого докера. Скульд держала отпечатанный на машинке билет, на котором по-английски было написано «Норвегия», а ниже стояло имя, которое она назвала при оформлении билета: Скульд Свальбардсдоттир.

Эпилог

Дьепп, Франция, 1946 год

Кажется, я наконец напал на ее след. Французский у меня позорный, но за последний год в Нормандии побывало достаточно англичан, чтобы меня понимали более-менее сносно. Похоже, молодую женщину с внешностью и поведением Хельги видел и привечал кое-кто из местных рыбаков и селян. Вот только чувство времени у всех сбито. По ощущению, война потрясла нацию в целом. Люди бродят оторопелые, с невидящими глазами. Куда ни глянь, меня окружают следы сильнейшего уродливого хаоса. Обломки и развалины, оставленные беспощадным ураганом.

Сидя за письменным столом в своем маленьком домике – едва ли он больше Рауд-фьорд-хитты – я вижу разрушенный порт Дьеппа, оккупированного немцами и атакованного Антантой в 1942 году. Наверное, нужно добраться до Антарктиды, чтобы найти город, который не разрушили ни те, ни другие. Но за белыми, как мел, скалами – океан, своенравные колыхания которого напоминают, что есть силы, неподвластные времени и старше руин.

В Дьеппе жизнь течет так мирно, что я практически сожалею, что должен взять себя в руки и возобновить поиски. В Исландии я потратил мало, а до этого на Шпицбергене – вообще ничего, поэтому обеспечен достаточно, чтобы какое-то время жить в комфортной экономии. Мне нравится наблюдать за дикими животными без необходимости в них стрелять. А еще, пожив среди британцев и скандинавов, я считаю местных жителей пугающе добрыми. Обычная реакция на мое лицо – любопытство, растерянность, отвращение – встречается редко. Одно из преимуществ этой жестокой войны – то, что она бурей всколыхнула парней и расшвыряла по земному шару, обезобразив многих, примерно как меня.

Кальвадос великолепен. Буквально неделю назад я сидел на валуне у дороги, пока пятнистые нормандские