Г е н н а д и й  Д м и т р и ч. Понял. Не будь Глеба твоего, мы бы все во мраке бродили? (Хохочет.)

Л е н о ч к а. Если каждый даст другому частичку своего света…

Г е н н а д и й  Д м и т р и ч. Вижу, не свои слова повторяешь! Это Глеб твой, похоже! Все уши прожужжала — такой он, этакий, старые книги спасает, с темнотой борется, а оказывается… с вывертом он у тебя, Глебушка твой.

Л е н о ч к а. Да нет же, дядя! Он такой простой, такой ясный, весь насквозь просвечивает, я даже ему говорю иной раз — в шутку, конечно, — хоть бы тайна какая-нибудь у тебя от меня завелась — попереживать хочется!

З и н а и д а  Г е о р г и е в н а. Что ты, Леночка, даже не думай! Ну их, тайны! Я сплоховала раз — до сих пор отдается! Очень уж ревнив был отец твой покойный, так меня донимал, что не выдержала. Возьми да скажи ему как-то: «Уйду!» — «К кому?» А я в ответ с этаким форсом: «Найдутся!» Что тут поднялось!

Л е н о ч к а. Ты никогда не рассказывала…

З и н а и д а  Г е о р г и е в н а. Испугалась я, уверяю, что это я так, к слову пришлось, пошутила, а он пистолет выхватил — в милиции тогда работал, — идем, кричит, такая-сякая, и к могиле меня тащит, на кладбище!

Л е н о ч к а. Какой могиле?

З и н а и д а  Г е о р г и е в н а. Мамочки моей, твоей бабушки. Клянись, кричит, на могиле матери своей — есть у тебя кто или нет? Уж я клялась, клялась, клялась, клялась…

Г е н н а д и й  Д м и т р и ч. Правда ему понадобилась, ишь ты! Сама тоже хороша — язык распустила!

З и н а и д а  Г е о р г и е в н а. Да не было у меня ничего такого, я нарочно!

Г е н н а д и й  Д м и т р и ч. А если б и было — молчи в тряпочку, и вся наука. И обмана тут никакого нет!

З и н а и д а  Г е о р г и е в н а. Жизнью тебе клянусь, Генаша, — чиста я перед покойником!

Л е н о ч к а. Мама! Дядя тебе и так верит! (Встает.) Что ж это с Глебом такое? Выйду посмотрю, может, бродит где-нибудь? (Выходит.)

Г е н н а д и й  Д м и т р и ч (Зинаиде Георгиевне). Кстати, напомнила. Кончай свои амуры. Нехорошо получается. Какое-никакое, а я все-таки лицо.

З и н а и д а  Г е о р г и е в н а. Какие амуры, Генаша? Господь с тобой!

Г е н н а д и й  Д м и т р и ч. А в парке встречалась — с кем?

З и н а и д а  Г е о р г и е в н а. Уже доложили?

Г е н н а д и й  Д м и т р и ч. Не пара он тебе. Выбрала тоже — печник! Вымирающая профессия!

З и н а и д а  Г е о р г и е в н а. Да ничего промеж нас нет, Генаша! Сидели как-то рядом в парке, про будущее разговорились!

Г е н н а д и й  Д м и т р и ч. Вот, вот! Какое у тебя может быть будущее, подумала?

З и н а и д а  Г е о р г и е в н а. Да мы совсем не про то! Инопланетянами он интересуется!

Г е н н а д и й  Д м и т р и ч. Печник? Они же все алкаши!

З и н а и д а  Г е о р г и е в н а. Вот уж нет! Не пьет совсем! Разве что для разговору. Во все верю, говорит, но допустить не могу, что они зеленые!

Г е н н а д и й  Д м и т р и ч. Кто?

З и н а и д а  Г е о р г и е в н а. Да инопланетяне же! Они, говорит, нам вместо бога посланы, не может, говорит, бог в зелень ударять!

Г е н н а д и й  Д м и т р и ч. Тьфу! И у этого идеи! У всех идеи! А работать когда? Короче, кончай свою симфонию. О дочери лучше думай, да и мне этот хмырь ни к чему!

З и н а и д а  Г е о р г и е в н а. Господи! Неужели снова на могилу бежать? Только на скамейке и видимся!

Г е н н а д и й  Д м и т р и ч. Ликвидируй!

Возвращается  Л е н о ч к а.

Л е н о ч к а. Не появлялся?

Г е н н а д и й  Д м и т р и ч. До нас ли ему? Мудреные все сейчас пошли человеки!

Л е н о ч к а. Дядя! Вы Глеба совершенно не знаете!

Г е н н а д и й  Д м и т р и ч. Вот и хочу понять — в семью ведь берем! Не забудь — наследники вы мои!

Л е н о ч к а. Не нужно это вовсе Глебу, дядя!

Г е н н а д и й  Д м и т р и ч. Опять двадцать пять! Хватит тебе из него святого лепить! Не встречал я еще человека, который пальцы бы себе отломал, когда добро само ему в руки просится!

Л е н о ч к а. По-разному мы понимаем, что такое добро, дядя…

З и н а и д а  Г е о р г и е в н а. Ой, забыла совсем, Генаша, Валерия забегала, очень просила насчет крыши…

Г е н н а д и й  Д м и т р и ч. Какой крыши?

З и н а и д а  Г е о р г и е в н а. Да у новенькой на квартире, у учительницы. Протекает, говорит.

Г е н н а д и й  Д м и т р и ч. А я при чем? Совсем распустились! То парты им новые, то электрооборудование сменить, то лектора сверхответственного подкинуть! Теперь крыша! Кто я вам — царь и бог?

Л е н о ч к а. Выше, дядя. Директор станции техобслуживания! В век автомобилизма могущественней вас нет никого.

Г е н н а д и й  Д м и т р и ч. Ты скажешь…

З и н а и д а  Г е о р г и е в н а. Шефы ж вы — никуда не денешься. Валерия очень просила.

Г е н н а д и й  Д м и т р и ч. Просила, просила… Ее это дело? Уж и завхоза теперь заменила?

З и н а и д а  Г е о р г и е в н а. Всех, Генаша, всех. Ты же Валю знаешь, когда непорядок — ночи не спит. Не зря же ее который год на родительском комитете в председательницы выбирают! Значит, есть за что!

Г е н н а д и й  Д м и т р и ч. Нашли родительницу! Хоть бы в долг ей кто ребеночка приспособил!

З и н а и д а  Г е о р г и е в н а. Племянника зато до выпуска довела — после сестры остался, помнишь? Обыкновенная пенсионерка, а ворочает за всю школу. И ведь не за деньги — общественница!

Г е н н а д и й  Д м и т р и ч. Это как раз самое страшное. Ладно, все равно с души не слезет. (Зинаиде Георгиевне.) Квартира — возле магазина которая?

З и н а и д а  Г е о р г и е в н а. Да, Генаша. Спасибо.

Г е н н а д и й  Д м и т р и ч. Пошел. (Леночке.) Не дрейфь, племянница. Вернусь — сядем за стол. А вдруг да святой твой с неба свалится к тому времени? (Засмеялся. Выходит.)

Пауза.

З и н а и д а  Г е о р г и е в н а. Дядя у тебя золото. Ты уж с ним не спорь.

Л е н о ч к а. Но, мама, у него такие взгляды…

Пауза.

З и н а и д а  Г е о р г и е в н а. Но ты-то мне веришь?

Л е н о ч к а. Насчет чего это? Ты все о том? Ну кого это сейчас волнует, мамочка? Ты лучше скажи: с Глебом как? Что с ним могло случиться?

ЭПИЗОД ТРЕТИЙ

Стол, стулья, шкаф — словом, комната Киры. К и р а  сидит, углубившись в работу. Она старательно штопает брюки Глеба. Книги и фонарь лежат поодаль. Сам  Г л е б  сидит напротив Киры, задрапированный скатертью, как тогой.

Г л е б (продолжая рассказ). …В семь, как уговорились, я у вагона. Елены моей еще нет. Жду. Вдруг — и откуда ее только нанесло — старушка. Сама с ноготок — дунь и улетит, а чемоданище тянет — ужас! Разрешите помочь, говорю. Старушка в слезы: «Спасибо, сынок…» Хватаю чемодан — ого-го! «Камни там? Чугун?» — «Что-ты, соколик, старые книги это, жилец у нас когда-то жил на даче, домой везу, в утиль буду сдавать, талоны там, говорят, дают, касатик, а на талоны хошь этого, как его — Дюму, хошь директив самый наилучший». — «Директи… тьфу, детективами, бабуся, интересуетесь?» — «Не я — внучонок мой, просто сказать, с ума сходит…» — «Так чего же он вас заставляет этакую тяжесть таскать?» — «Не может он, рыбонька моя…» — «Болен, что ли?» — «К соревнованиям готовится, ласковый ты мой, штангу какую-то подымает, двести килограмм, говорит, бедный, на грудь себе кладет — уж так мы его жалеем с дочкой…» Ах ты, думаю, гусь! Это за него я спину ломаю? А что делать? Взялся, тащу. Доволоку, думаю, до такси и скорей